Визгуновская экономия
Шрифт:
– Ну, что с нею? Где она теперь? – спросил я.
– Да она померла… Еще в прошлом году померла… Хе-хе-хе! Занятная девка была-с!
– Померла! – воскликнул я.
В этой смерти мне уж почудилась драма во вкусе покойной памяти романтизма, с эффектными сценами ревности, проклятий и т. п., но – увы! – и здесь оказалась вековечная комедия. На вопрос мой, отчего умерла Ульяна, Пармен равнодушно ответил:
– А ей-богу, не могу вам сказать… Говорили тогда, что как, значит, бабы-знахарки трясли ее, ну и затрясли… Это ребенка вытрясают так, ежели роды трудные, – пояснил он мне, направляясь к двери.
– Да разве она была замужем?
– Как же!.. Муж-то у ней еще кочегаром теперь у Селифонт Акимыча, проговорил он на ходу, – так, плевый мужичишка… Что, Акуля, самоварчик-то наставили? – обратился он к жене.
– Закипает небось, – апатично ответила Акуля, и опять загребла полную руку подсолнухов.
Через час я выехал из N ***. Лошади еле плелись под палящими лучами солнца; горячая пыль клубами вилась по дороге и садилась на лицо; Михайло, распустив вожжи, уныло тянул бесконечную песню. «Ивушка, ивушка, зеленая моя… Что же ты, ивушка, не зeлена стоишь?» – любопытствовала песня, «или те, ивушку, солнышком печет? – солнышком печет, частым дождичком сечет?» – предполагала она, и, не дождавшись удовлетворительного ответа с каким-то тоскливым ухарством оповещала знойную степь о том, как коварные бояре «срубили ивушку под самым корешок», как «стали они ивушку потесывати»…
А предо мною печально носился образ Ульяны.