Визит нестарой дамы
Шрифт:
– Если ты меня не бросишь, то я скажу тебе правду.
– Говори, все равно брошу, – предупредила я.
– Я не в Прибалтике, я в Чечне.
– А зачем было врать?
– Чтоб ты не беспокоилась.
– А я и не беспокоюсь, – что за дела? Почему меня надо за нос водить?
– Я завтра прилечу.
– Обещал сегодня.
– Так вышло. Будешь рада?
– Посмотрим, – не то чтоб я собиралась закатывать сцену, а почему-то командировочная накладка показалась очень обидной. Не сама по себе, а в свете Димкиной материализации, ведь Валера должен был знать, чувствовать,
И вдруг я проснулась от ужаса. До меня наконец дошло, что в Чечне идет война… Я лежала, похолодев от ужаса и омерзения к самой себе… Я лежала так долго. Может быть, час. Потом раздался звонок в дверь.
Димка стоял на пороге, глаза и щеки у него горели.
– Вставайте, граф, вас ждут великие дела! – заорал он.
– Натешился? – спросила я вяло.
– Сейчас тебя буду тешить.
– Не хочу, – промямлила я.
– Тебе дозвонился твой крендель?
– Да. Он в Чечне. Завтра прилетает.
– В Чечне? – переспросил Димка. – Но ведь там война!
– Война, – огрызнулась я. Только моя автопилотная жизнь без заглядывания в газеты и телевизор могла так долго маскировать, куда Валера ехал. Ведь можно было догадаться по обрывкам телефонных разговоров! Боже, какое я бревно! Вдруг с ним что-то случится!
– Пойдем скорее! – заорал Димка и поволок меня из Аськиного дома. Он был перевозбужден, как малыш после дня рождения, когда гости ушли, а он хочет куда-то бежать, зачем-то прыгать.
В детской я обомлела. Все эти догорающие свечи, серебрящиеся бокалы, брошенные тарелки и блюдца с деликатесами… Все эти запахи пряного, мясного и шоколадного, золотые обертки и ужимки орхидей, смешанные с летними сумерками… Просто голландская жирная парадная живопись имени законченного праздника. Все-таки всегда умел создать атмосферу, подлец!
Он запихнул меня в кресло, дал в руки стакан с шампанским и включил видео. Сам же трепыхался на стуле, как попугай на перекладине, покачивая ногой, пританцовывая всем телом, расстегивая, расхристывая и сбрасывая женское убранство. Даже притащил какой-то гель, потихоньку отклеил ресницы и бросил их в чистый бокал. Я медленно приходила в себя, хотя думала только про Валеру.
На экране возникла комната в девственной прелести, салаты и закуски на старте, свечи в состоянии свежей эрекции, павлиньи какие-то салфетки в веерно-фламенковом надрыве, какой-то он зелени настриг икебаной на всю катушку! Не хватало только симфонического оркестра!
– Ты б еще винограду сверху положил! – опустила я его любимым булгаковским, пробуждая себя облизыванием ледышки в шампанском.
– Все красивое вызывало в ней неизъяснимое раздражение! – парировал Димка. Настроение у него было победительское. – Я включил видео на звонок. Представляешь, Васька вломился на сорок минут раньше!
– Конечно, это тебе не Америка, чтоб вовремя приходить!
На экране возник непластичный Васька в подаренном джинсовом костюме. Димка в полной дамской упаковке и дымчатых очках усаживал его лицом к камере.
– Я пришел пораньше. Больше никого? – озираясь на стол, спросил Васька.
– Никого. Аперитив? – засуетился Димка, колдуя над бутылками.
– Ну не слабо тут нажарено, напарено, – сказал Васька. – Водки я бы принял.
– Какой именно водки? – запрыгал Димка, сверкая стеклами очков и бутылок.
– Прямо Фигаро, – хихикнула я.
– Не отвлекайся, сейчас будет пенка! – мигнул Димка, как в детстве, когда мы по триста раз смотрели «Кавказскую пленницу» и «Семнадцать мгновений весны».
Васька опрокинул в себя водку, забросил сверху кусок рыбы и уставился на Димку.
– Я хочу сказать… – произнес он торжественно, потом смолк и вдруг рявкнул: – Покажи руку!
– Зачем? – испугался Димка на экране, пока Димка рядом со мной корчился от хохота.
– Покажи! – приказал Васька. Димка протянул к нему правую руку. – Этот палец я сломал тебе в седьмом классе. Твоя мать бегала к директору школы и орала, что из тебя теперь не получится Ойстрах. Он у тебя еще неправильно сросся!
– Не Ойстрах, а Клиберн! – вяло ответил Димка, отошел подальше, налил себе и выпил. Повисла пауза.
– Я не понял, зачем танцы с переодеваниями? Или ты педиком стал? – грустно спросил Васька.
– Я думал, будет весело, – еще грустней ответил Димка.
– Весело-то будет, мало не покажется. Вот как все соберутся, так веселье и начнется.
Они снова застыли в тяжелой паузе.
– Да я и сам бы бабой нарядился, чтоб на все посмотреть. Интересно ведь, – сказал Васька.
– Ты зачем пришел? – сурово спросил Димка.
– За деньгами.
– Врешь!
– Ну вру. Да и откуда у тебя, у раздолбая, деньги? Я тебя с первого класса знаю.
– Как думаешь, они тоже догадались, что это я? – спросил Димка.
– Нет. Зачем им? – ухмыльнулся Васька.
– Как это «зачем»?
– Тут надо или все видеть, или ничего не видеть. А у них черное – белое, красное – зеленое. Инстинкт самосохранения, все как в кривом зеркале, а дай увидеть себя в прямом – завтра повесятся.
– Ты ж с Пупсом, говорят, и не жил последние годы. Так, ночевать ходил. Что ж ты волну гонишь? – спросил Димка, рассматривая стакан с водкой на свет.
– Не мог жить, вот и не жил. Презираю я ее и всегда презирал. Это сильное чувство. Я вообще думал, что это любовь такая, в такой собачьей форме. А теперь вот и себя презираю, что не ушел вовремя, что полжизни коту под хвост хлопнул. – Васька опрокинул новый стакан.
– Давай-ка винегретиком заешь, – завозился Димка с тарелками, – а то нажремся раньше времени, все кино провалим. А чего ж ты перед Тихоней ножом махал?
– Пьяный был, обидно было, что не я точку поставил, да кореша завели пошуметь.