Вкус греха. Долгое прощание
Шрифт:
У своего дома он внимательно осмотрел окна — они были темны… Значит, Веры нет. Она уехала домой, и ему предстоит еще одно объяснение. Но завтра. А сегодня он ни о чем думать не будет — бухнется в постель и спать.
Открыв дверь ключом, он зажег в холле свет. В квартире стояла тишина, но он все-таки, ни на что, правда, не надеясь, позвал: «Вера!»
Через секунду на кухне зажегся свет, и она ответила: «Да».
Он кинулся на кухню, понимая, что хотел именно этого! Хотел, чтобы она была здесь! Что его мысли насчет «выспаться», были лишь ширмой, которой он прикрывал желание увидеть ее здесь
Она сама догадается и, он надеялся, простит.
— Вера, Вера… — шептал он, стоя перед ней на коленях, зарывшись в душистые складки юбки.
Она съездила домой, сварила на быструю руку брату суп-кондей, как они называли густую похлебку с мясом и овощами, и поменяла одежду.
Пусть Митечка немножко поволнуется. Оказалось, волноваться было некому. Она несколько раз звонила из дома — никто не брал трубку. Тогда она решила ехать: он же знает, что она придет!
Подходя к Митиному дому, вдруг засомневалась — не зря ли она так легкомысленно отправилась сюда? Мало ли что может вывернуть Митя? Она его уже знала чуть-чуть. Пометавшись по улице, решилась: если его не будет до двенадцати, она уедет, оставив ему записку, какую, — она еще не придумала, как раз собиралась писать и уезжать.
И тут — Митя.
С каким-то виноватым, опрокинутым лицом, любовью к ней — она это видела — и желанием исповеди, она это тоже чувствовала. Но ей вовсе не хотелось никаких исповедей!
Митя все лежал у нее в коленях и уже ничего не говорил, горячие капли слез прожигали ей колени сквозь тонюсенькую индийскую юбку…
…Что он натворил? Господи! Только бы он остался на ее вершине…
Она пошевелилась, и Митя встал с колен. Лицо его было опухшим, глаза мокры. Он молча вышел.
Вера из дома привезла в банке своего супа, оладий, которые напекла, и теперь стала хлопотать, стараясь занять себя готовкой, чтобы не думать и не размышлять о том, что произошло.
Он пришел в кухню умытый, причесанный (Митя принял душ, с отвращением глядя на свое подлое тело), в велюровом коричневом халате, так шедшем ему.
Вера обернулась к нему:
— Голодный? Я ездила домой, сварила суп и нажарила оладий… Будешь? — спросила она ласково и весело.
…Ничего она у него выспрашивать не будет! Пусть выспрашивают жены — это их прерогатива, обязанность, а она — всего-то недавняя любовница, какое право она имеет что-то вызнавать, а там и устраивать скандал? Он должен знать, что этого она никогда делать не будет. Она знает свое место, он, кстати, сегодня ясно определил ей это место. И она не собирается по этому поводу истерить. Истерить она может сама с собой, у себя дома.
Митя странно смотрел на нее, как она пробует суп, берет сковороду… И на душе у него становилось все гаже и гаже.
Эта женщина… нет, эта девушка, которую он сделал женщиной, и не подозревает до какой низости опустился ее любимый человек!.. Если ей скажут — она не поверит. А если скажет он? Поверит. И тогда конец всему, конец его спасению, ибо в ней он вдруг увидел свое спасение! От чего? Он точно не сформулировал бы ответ. Наверное, от безлюбия, разъедающего сердце.
— Нет, — сказал он, — спасибо, дорогая, я не хочу есть.
Он и вправду не
— А кофе? — спросила она.
— Я бы чего-нибудь покрепче, — ответил он, зная, что вместе со спиртным войдет и некая легкость и уйдет страх. Наступят минуты спиртной отваги и такого же мужества, но зато станет легко.
— Нет, — вдруг как-то раздраженно ответила она, — мне хочется, чтобы сегодня мы были трезвыми…
Он удивился:
— А разве мы с тобой пьем?.. Мы что, напиваемся?
— Нет, — качнула она головой, — но всегда присутствует некая чужеродная эйфория, которую можно принять за любовь или хотя бы за ее половину… А мне этого не хочется. Давай посмотрим друг на друга, наконец, ничем не замутненными глазами, идет?
Она смотрела ему прямо в глаза, и он дрогнул, отвел взгляд и сказал:
— Хорошо, давай кофе… Хотя я не понимаю… — но продолжать не стал.
Вера похолодела.
…Что-то с ним произошло, но что? Познакомился с какой-то девкой?.. Нет, все-таки нет!.. Позвонил с переговорного пункта жене?.. Но днем он один и может говорить с кем хочет… Кто-нибудь из старых друзей?..
Ей вдруг вспомнилась забытая давно Леля, Елена Николаевна… Как она страдала тогда, бедняжка, когда она, Вера, в ярости своей молодости и красоты просто оттянула Митю на себя… Теперь отливаются кошке мышкины слезки. Где она сейчас, Леля? Сначала они перезванивались, когда Вера перешла работать на Радио, потом все реже и реже, и вот совсем перестали, с год, наверное. Кстати, Леля никогда не поминала тот злополучный вечер, давший толчок сегодняшним отношениям с Митей… Леля вела себя так, будто не было никакого Мити. Никогда.
…Если это она? Если Митя был с Лелькой? Первая любовь не забывается… Да что гадать! По его виду можно догадаться, что ей сегодня придется выслушать немало и надо собраться. Жаль, не взяла с собой элениума…
Они выпили кофе, и Митя сказал: «Давай перейдем в спальню или гостиную… Что мы сидим здесь как нанятые?»
Она засмеялась и первой прошла в гостиную, захватив кофейник. Она понимала, что удивляет его тем, что не идет в спальню, но ей не хотелось подчинять сегодня себя ему, а в спальне так и было бы.
Они сели на диван, и Вера побоялась, что он включит музыку, — ей не хотелось посторонних звуков, даже прекрасных.
Но он только выключил верхний свет, оставив торшер с рассеянным светом.
Митя маялся, маялся и наконец сказал жалобно: «Вера, пойдем в постель?.. я устал зверски…»
Он понял, что вот так, чуть ли не в храмовой тишине, он вообще ничего не скажет, а должен, для их дальнейших отношений.
Расставаться он с ней не собирался.
И она неожиданно согласилась: «Пойдем…»
Она вдруг прониклась его состоянием и подумала, что она создала атмосферу такой холодности и отчужденности, что вспоминается зал суда…
Они легли в постель, и Митя потянулся к ней как-то неуверенно и робко, а она, уже соскучившись по нему и став женщиной по-настоящему, взяла инициативу в свои руки в прямом смысле, и им было хорошо.
А потом Митя запросил бокальчик вина…
Она засмеялась и сказала: «Ну, Митя, ты можешь делать что хочешь в своем доме! Как я могу что-то запрещать?»