Владимир Мономах, князь-мифотворец
Шрифт:
Помимо вышеуказанных есть еще целый ряд вариантов этого предания (которое можно условно назвать легендой о «Мономаховых дарах»). Они получили широкое распространение и были повторены составителями или редакторами Воскресенской и Никоновской летописей{368}, «Государева родословца», «Степенной книги», «Сказания о Вавилонском царстве» и других памятников XVI в. С разной степенью вероятности восприняли его и русские историки.
Так, В.Н. Татищев связал рассказ о передаче регалий с событиями, изложенными в «Повести временных лет», вследствие чего эти события были поставлены в зависимость от убийства «Леона Диогеновича»: «Владимир, желая отмстить грекам за смерть зятя своего Леона и удел его удержать оставшемуся младенцу, сыну его Василию, велел всем своим войскам готовиться, а также звал всех прочих князей в помощь.
М.М. Щербатов, отметив фактические и хронологические недоразумения в рассказе о «мономаховых регалиях», равно как и тот факт, что упоминания о них присутствуют только в поздних памятниках и не находят подтверждения у древнерусских и византийских авторов, все же счел возможным утверждать, что эти регалии «суть действительные присланные из Греции, и во время Владимира Мономаха»{370}.
Сходным образом поступил и Н.М. Карамзин, который, с одной стороны, отмечал: «Если верить новейшим повествователям, то Владимир ужасал и Греческую Империю. Они рассказывают, что Великий Князь, вспомнив знаменитые победы, одержанные его предками над Греками, со многочисленным войском отправил Мстислава к Адрианополю и завоевал Фракию; что устрашенный Алексий Комнин прислал в Киев дары: крест животворящего древа, чашу сердоликовую Августа Кесаря, венец, златую цепь и бармы Константина Мономаха, деда Владимирова; что Неофит, Митрополит Ефесский, вручил сии дары Великому Князю, склонил его к миру, венчал в Киевском Соборном храме Императорским венцем и возгласил Царем Российским». Однако, с другой стороны, автор «Истории государства Российского» проявлял признаки скептицизма, отмечая: «В Оружейной Московской Палате хранятся так называемая Мономахова златая щапка, или корона, цепь, держава, скипетр и древние бармы, коими украшаются Самодержцы наши в день своего торжественного венчания и которые действительно могли быть даром Императора Алексия. Мы знаем, что и в X веке Государи Российские часто требовали Царской утвари от Византийских Императоров; знаем также, что Великие Князья Московские XIV столетия отказывали в завещаниях наследнику трона некоторые из сих вещей, сделанных в Греции (как то свидетельствуют надписи оных и самая работа). Но завоевание Фракии кажется сомнительным…»{371}.
С.М. Соловьёв, приведя версию «Повести временных лет» и версию позднейших летописей, осторожно заметил, что «царственное происхождение Мономаха по матери давало ему большое значение, особенно в глазах духовенства; в памятниках письменности XII века его называют царем, какую связь имело это название с вышеприведенным известием — было ли его причиною или следствием, решить трудно; заметим одно, что известие это не заключает в себе ничего невероятного; очень вероятно также, что в Киеве воспользовались этим случаем, чтоб дать любимому князю и детям его еще более прав на то значение, которое они приобрели в ущерб старшим линиям»{372}.
Более конкретную точку зрения сформулировал В.О. Ключевский, писавший, что «Сказание было вызвано венчанием Ивана IV на царство в 1547 г., когда были торжественно приняты и введены как во внешние сношения, так и во внутреннее управление титулы царя и самодержца, появлявшиеся при Иване III как бы в виде пробы лишь в некоторых, преимущественно дипломатических, актах. Основная мысль сказания: значение московских государей как церковно-политических преемников византийских царей основано на установленном при Владимире Мономахе совместном властительстве греческих и русских царей-самодержцев над всем православным миром»{373}.
Формирование подобного представления стало возможным потому, что в конце XIX в. было начато научное изучение легенды о «Мономаховых дарах». И.Н. Жданов установил фактическое сходство «Сказания о князьях Владимирских» с целым рядом литературных произведений XVI в., в том числе — с «Посланием» Спиридона-Саввы, которого отождествил со Спиридоном, митрополитом Киевским и Галицким, получившим посвящение от константинопольского патриарха в 1476 г., но не признанного Московской митрополией и окончившего свои дни в заточении в Белозерском Ферапонтовом монастыре. Проанализировав противоречия между текстом «Сказания» и рассказа «Повести временных лет» о войне 1116 г., И.Н. Жданов обосновал представление о «Сказании» как о публицистическом памятнике последних десятилетий XVв., авторство которого он приписал одному из крупнейших агиографов той эпохи Пахомию Логофету{374}.
В середине 1950-х гг. Р.П. Дмитриева пересмотрела взгляды Жданова на проблему соотношения «Сказания» и «Послания», продемонстрировав приоритет «Послания» Спиридона-Саввы по отношению к «Сказанию», а также предложив новые их датировки (1511–1523 гг. для «Послания» и 1523–1533 гг. — для «Сказания»){375}.
Позднее А.А. Зимин попытался возвести «Послание» и «Сказание» к одной из редакций памятника, сохранившейся в так называемом Чудовском сборнике 1540-х гг., и высказал предположение, что появление легенды о «Мономаховых дарах» было приурочено к коронации в 1498 г. Дмитрия Ивановича, внука великого князя Московского Ивана III (1462–1505), чьим соправителем он числился на протяжении некоторого времени{376}.
А.Л. Гольдберг вернулся к датировке первоначального варианта легенды концом 1510-х — началом 1520-х гг. и атрибутировал его известному русскому дипломату первой трети XVI столетия Дмитрию Герасимову, предположив, что затем эти сюжеты были повторены в «Послании» Спиридона-Саввы и «Сказании о князьях Владимирских»{377}.
А.Ю. Карпов высказался в пользу соотношения текстов, установленного Р.П. Дмитриевой, однако отметил вторичность дошедшего до нас текста «Послания», датировав его 1533–1534 гг. и отнеся появление его протографа к самому началу XVI в. (до 1503){378}.
Вопрос о генезисе понятия «Шапка Мономаха», впервые появляющегося в поздних редакциях описания коронации («чина венчания») Дмитрия Ивановича в 1498 г., был рассмотрен Н.В. Синицыной, которая отметила, что данное определение впервые появляется в летописных текстах, восходящих к гипотетическому “Своду 1518 г.”, тогда как в ранних редакциях «чина венчания» «Шапка Мономаха» именовалась просто «Шапкой», но оплечья уже именовались «Мономаховыми бармами»{379}.
Таким образом, в результате исследований, проводившихся с конца XIX в., стало очевидно, что легенда о «Мономаховых дарах» в своей основе является мистификацией первой трети XVI в., отвечавшей политическим интересам московских великих князей. Здесь присутствовала тенденция к усилению в действиях Владимира Мономаха экспансионистских мотивов, стремление поставить его в один ряд с русскими князьями, которые осмеливались поднять меч на Византию, — князем Олегом, по свидетельству «Повести временных лет», совершившим поход на Царьград в 907 г., и Святославом Игоревичем, воевавшим с византийцами в Болгарии в конце 60-х — начале 70-х гг. X в. Иначе говоря, Владимир Мономах представлен здесь как поборник и продолжатель «имперской идеи», истоки которой возводятся к X в.
Автор легенды, перед которым стояла задача дать достойное объяснение появлению на Руси регалий, употреблявшихся потомками Мономаха, московскими великими князьями, связал их появление с русско-византийской войной 1116 г., обросшей под его пером вымышленными подробностями типа вторжения во Фракию.
Рассказ о посольстве, направленном на Русь императором Константином Мономахом, призван не только объяснить появление на Руси самих регалий, но и проиллюстрировать идею о «перенесении» империи на Русь, которая нашла свое выражение в концепции «Москва — третий Рим»{380}, сформировавшейся в первых десятилетиях XVI в. в послании псковского монаха Филофея к сыну Ивана III великому князю Василию III (1505–1533).
Филофей представлял Московское государство правопреемником Рима и Константинополя, после того как они утратили чистоту веры, «ибо старого Рима церковь пала по неверию ереси Аполлинария, второго же Рима, Константинова-града, церковные двери внуки агарян секирами и оскордами рассекли»{381}. Надо сказать, что идеи об уклонении в «латинство» «первого Рима» присутствуют и в «Послании» Спиридона-Саввы, и в «Сказании о князьях Владимирских», которые, таким образом, также примыкают к этой концепции.