Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий
Шрифт:
Их блуждания по мировой столице в те недели не ограничивались обычными достопримечательностями. Берберова вспоминала узкие, дурно пахнущие переулки Монмартра, омерзительно-притягательные дешевые варьете, какие-то полукабачки, полубалаганы, полубордели — весь тот чувственно-гротескный мир, который отразился в стихах «Европейской ночи».
Но были, конечно, и «Ротонда» — знаменитейшее из парижских артистических кафе (Ходасевич и Нина бывали здесь, судя по «камер-фурьерскому журналу», ежедневно), и общение в русских литературных кругах Парижа. В письме Горькому от 13 мая 1924 года Ходасевич пишет: «Мойрусский
В Париже Ходасевич изо всех сил пытается продать русским журналам и газетам (центристского, респектабельного характера) как можно больше своих статей. К респектабельным парижским изданиям принадлежали прежде всего «Последние новости», редактируемые Милюковым. (Остававшийся пока в Берлине Керенский выпускал газету «Дни» — продолжение «Голоса России»; там же выходил «Руль», после гибели Владимира Набокова-отца редактировавшийся его ближайшим другом Иосифом Гессеном. Ведущие политики прежней России превратились в газетных редакторов.)
Напечатано было, однако, не так уж много. В числе этого немногого — злая статья «Язык Ленина», появившаяся 7 августа 1924 года в «Последних новостях» под псевдонимом Г. Р. Эта статья стала первым резким вызовом, брошенным Ходасевичем формалистам, и надо сказать, что повод нашелся более чем удачный: Шкловский, Эйхенбаум, Тынянов, Томашевский и другие опубликовали в «литературно-чекистском журнале „ЛЕФ“» (выражение Ходасевича) подборку статей, посвященных языку и ораторским приемам покойного вождя.
«Формалисты суть исследователи литературных приемов. Они в этом знают толк и придумали неплохой прием для статей о Ленине. Они вовсе не лгут. Они говорят правду. Но все же шарлатанство их состоит в том, что они тратят множество времени и бумаги, чадят и авгурствуют, чтобы „научно“ открыть вещи, ясные каждому с первого взгляда. <…> То, что в просторечии звучало бы обидно, на языке науки вполне приемлемо и лояльно по отношению к советской власти.
Ленин груб, как в мысли, так и в ее выражении. Ленин ораторски примитивен. К этим основным мыслям приходят авторы статей один за другим. Но послушайте, как осторожно они выражаются. „Ленин — деканонизатор“ (Шкловский). „Борьба с революционной фразой проходит через все статьи и речи Ленина“ (Эйхенбаум)» [556] .
556
Ходасевич В.Язык Ленина // СС-2. Т. 2. С. 351.
«„Люди науки“, которые в своем раболепстве идут на то, чтобы, с одной стороны, на истину намекнуть, с другой — ее спрятать», вызывают у Ходасевича презрение. Поставить себя на место тех же Шкловского и Эйхенбаума, учесть влияние и житейских обстоятельств, и гипноза окружающих настроений, и новой общественной этики он не был готов. Хотя кто поручится, что окажись Ходасевич в начале 1924 года в России, он и сам не отозвался бы на смерть Ленина хотя бы газетной заметкой, репортажем о похоронах, как Мандельштам или Булгаков?..
В то же время последняя фраза статьи — «продажные перья в конце концов приносят мало пользы тем, кто их покупает» — в сочетании с цитатами из писем Ходасевича Анне Ивановне наводит на странные мысли. Как будто уже почти порвав с советским режимом, Ходасевич снова и снова пытается дать ему понять, что от таких как он, бескорыстных и независимых людей, этому режиму было бы больше толку, чем от продажных футуристов и формалистов («Беда стране, где раб и льстец / Одни приближены к престолу…»).
Пушкинские материалы, к радости Ходасевича, пользовались в русском Париже спросом — в связи с предстоявшей в июне 125-летней годовщиной со дня рождения поэта. В XIX и XX книгах «Современных записок» были напечатаны три «пушкинские» статьи Ходасевича: «Русалка», речь «О чтении Пушкина» (первоначально произнесенная на собрании памяти Пушкина в Сорбонне 12 июня 1924 года) и рецензионная заметка «Новые материалы по поводу дуэли и смерти Пушкина».
Именно в связи с Пушкиным у Ходасевича произошел в 1924 году в Париже единственный заметный конфликт.
Есть у Пушкина набросок:
В голубом эфира поле Ходит Веспер золотой. Старый дож плывет в гондоле С догарессой молодой. Догаресса молодая…Несколько русских поэтов (в том числе Аполлон Майков в 1888 году) попытались продолжить пушкинские строки. Ходасевич предложил собственный вариант продолжения, напечатанный 27 апреля 1924 года в парижских «Последних новостях» и одновременно — во втором номере московской «России». Майков, как и Сергей Головачевский в 1906 году, взял напрашивающийся мотив адюльтера. У Ходасевича, который, как можно предположить исходя из его исследовательских принципов, оглядывался на финал «Евгения Онегина» и на судьбу самого Пушкина, догаресса не изменяет дожу, а лишь равнодушна к нему.
Это довольно проходное стихотворение вызвало неожиданную реакцию со стороны писателя, чрезвычайно далекого от пушкинистики: от Александра Куприна. Владиславу Фелициановичу лично с ним сталкиваться приходилось лишь однажды. В 1911 году молодой поэт по какому-то издательскому делу посещал Куприна в Гатчине, и этот визит, по собственному свидетельству Ходасевича, оставил у него тягостные воспоминания. Три года спустя Ходасевич напечатал в «Русских ведомостях» (от 26 июня 1914 года) язвительную статью «А. Куприн и Европа» — рецензию на путевые заметки прозаика, где писал:
«Русская литература доныне была учительна. Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Достоевский, Лев Толстой раскрывали перед читателем неведомые ему тайны, возводили на высоты, на которых он еще не бывал. <…> Теперь не то. У нас нарождается средний тип писателя-рассказчика — и ничего больше. Он сам не располагает большим внутренним и художественным опытом, чем его читатель. <…> Его наблюдения ни широтой, ни глубиной нисколько не отличаются от наблюдений обывательских. <…>
Русские писатели любили ездить за границу — но ездили по-другому. Прочтите письма Фонвизина к Панину. Вспомните Тургенева в литературных салонах Парижа. Жизнь Гоголя в Риме — целая поэма. А у Куприна все какие-то кабаки, боксеры, сутенеры, лавочники, извозчики, крупье».