Владычица Безумия
Шрифт:
Именно по этой причине молодые проводили вдвоем меньше времени, чем хотелось бы Жадреду, ибо днем у юноши, как у всех молодых людей, находились дела, и он не мог, подобно своей жене, не смыкать глаз всю ночь напролет.
Помимо светобоязни у Лайлии обнаружилась еще одна странная особенность: она ничего не ела и обходилась лишь двумя-тремя глотками воды в день. Сначала это приписывали излишнему волнению, затем скорби из-за разлуки с возлюбленным родителем. Но дни шли, молодая становилась полноправной хозяйкой в доме — и по-прежнему ничего не ела, во всяком случае, на глазах у мужа. Она объяснила ему, что за годы, проведенные в тихом, полном ожидания смерти доме, она привыкла есть у себя, и лишь один раз в день.
Прошло около пяти недель, и беспокойство Жадреда начало расти день ото дня. Однажды утром он проснулся до света, намереваясь нежными ласками разбудить дремлющую супругу. Но несмотря на ранний час — восточный край неба только начал сереть — Лайлии уже не было в спальне. Жадред поднялся с постели в самом дурном расположении духа и за одинокой трапезой сильно выбранил служанку за то, что она просыпала соль. Ведь всем известно, что это — к несчастью. Но вместо того, чтобы прибрать и сгинуть с глаз долой, женщина разразилась рыданиями.
«О, господин мой! — запричитала она. — Вот именно, что к несчастью! Пусть милостивый господин позволит своей рабе рассказать ему о том, что хранится в моем сердце вот уже три дня и наполняет меня таким ужасом, что я, кажется, скоро лишусь рассудка!»
Изумленный Жадред тотчас позабыл о своем гневе.
«Говори, — велел он. — Говори, не бойся. Раз ты так напугана, я больше не буду бранить тебя. У всякого может дрогнуть рука, если он едва не плачет.»
И вот что рассказала ему плачущая служанка.
Как и все домашние слуги, она частенько вставала еще до первых петухов. И вот однажды рано утром, примерно за полчаса до рассвета, она наполняла кувшины водой из колодца, что во дворе. Внезапно ей послышался какой-то странный звук — он раздавался очень близко и, казалось, шел прямо из-под земли. Служанка, конечно же, испугалась, но любопытство пересилило страх. Поэтому она оставила кувшин у колодца и спряталась в кустах под стеной, которой были обнесены все дворовые постройки. И едва не лишилась чувств, когда увидела, как одна из огромных каменных плит, тех самых, что укрывают весь двор, приподнялась и отошла в сторону. Прямо из-под земли во двор выбралось какое-то призрачное существо: женщина не могла разглядеть его хорошенько в сумеречном свете, увидела только, что одето оно в белый саван и черный плащ. Выбравшись из лаза, существо приподняло тяжелую плиту и с легкостью водрузило ее на место, словно это был не камень, а пуховая подушка. Затем призрак внимательно огляделся — вот когда служанка порадовалась, что успела спрятаться! — и распрямился. Свет разгорался все ярче, и служанка смогла увидеть, что пред ней стоит женщина, вся покрытая пылью и чем-то темным и липким, слабо отблескивающем в первых лучах солнца. Кажется, это была кровь. Подойдя к колодцу, призрачная женщина вытянула полное ведро и тщательно обмылась. И когда она смыла с себя пыль, комья земли и кровавые потеки, онемевшая от ужаса служанка узнала свою молодую хозяйку, Лайлию!
«И где она побывала в ту ночь, я не знаю, да и знать не хочу. И не знаю я, что с ней случилось, а только я видела, что она убила бы любого, кто застал бы ее в этот час у колодца в таком виде. Умывшись, она распустила свои прекрасные волосы и как ни в чем ни бывало отправилась в те покои, где проводит, запершись, все дни. И теперь, — добавила несчастная женщина, — я очень боюсь, господин мой, что она как-нибудь прознает про меня и убьет меня за то, что я увидала.»
«Если кто и прибьет тебя, так это буду я! — вскричал Жадред в сильном гневе. Но голос его дрожал, ибо сердце юноши сжималось от страха. — А заодно я вырежу твой лживый язык!»
«Нет, нет, хозяин, я не лгу, и я могу доказать это!» — вскричала служанка.
«Так докажи.»
И она доказала. Она привела Жадреда к той плите, откуда, как она видела, появилась ее хозяйка. Плита и в самом деле выглядела так, словно ее неоднократно поднимали. Но самое страшное для Жадреда было то, что он нашел под ней защемленный клок огненно-рыжих волос.
«Она снова ушла этой ночью и снова вернулась за час до рассвета. Я слышала, как она сдвигал плиту и потом видела ее у лестницы в верхние покои. Нынче она почему-то торопилась. Прядь ее волос защемило плитой и она отгрызла их своими собственными зубами — да-да, я видела это так же ясно, как вижу сейчас тебя, мой господин! И никто не заметил бы этой пряди, если бы не искал, как это сейчас сделал ты, хозяин. Я пыталась поднять эту плиту, но мои руки слишком слабы. Попробуй сделать это, господин, и мы узнаем, привиделось мне все это или нет.»
Жадред попытался сделать, как она сказала. Но даже используя свой кинжал как рычаг, он не смог поднять камень больше, чем на дюйм. Но и этого хватило, чтобы убедиться: отрезанная прядь уходит глубоко под плиту, которую, видимо, гораздо легче поднять снизу, чем сверху.
Распрямившись, Жадред сказал торжествующей служанке:
«Ты сказала правду. Но пока никому не говори об этом, ни даже моему отцу. Проследи и дай мне знать, когда она снова пойдет сюда. И тогда я сам посмотрю, куда это она ходит каждую ночь.»
В тот же день юноша предпринял кое-какие шаги. Поскольку в детстве ему не могли отказать ни в чем, он еще мальчишкой нередко лазал в погреба и кладовые, расположенные под кухней дома. Эти помещения были лишь частью целой сети переходов, тянувшихся глубоко вниз, к сердцу города. Но, позволяя сыну исследовать самые темные закоулки этого царства, где не водилось ничего страшнее крыс да столетней пыли, отец Жадреда распорядился завалить камнями все выходы, ведущие из погребов в более глубокие тоннели. Ибо один из них, и это было известно всем, проходил через весь город к древнему захоронению у берега реки, вне городских стен. Кладбище стояло почти заброшенным, там хоронили только самых бедных покойников. А потому это место пользовалось дурной славой.
Прихватив молот и стальной прут, Жадред, никем не замеченный, пробрался в самый дальний угол винного погреба и принялся расковыривать кладку. Потрудившись несколько часов, он наконец пробил тонкий слой камней — ведь преграда ставилась, чтобы удержать ребенка, ибо ни один взрослый по своей воле не полез бы в эти катакомбы — и, чихая от пыли и каменного крошева, оказался в кромешной тьме тоннелей. При себе у него была лампа и небольшой чертеж, руководствуясь которым, он довольно быстро вышел в подземных ход, пролегавший как раз под внутренним двором. Дойдя до плиты, которую, как оказалось, снизу действительно открывал мощный рычаг, Жадред обнаружил в пыли множество следов одних и тех же ног, многократно прошедших туда и обратно по лабиринту тоннелей. И, к его ужасу и горю, это были очень маленькие ноги, с плотно прижатыми друг к другу пальчиками. Помимо отпечатков ног он разглядел в пыли и другие метки. Приблизив лампу к одной из них, он убедился, что это запекшаяся кровь…
Он никогда не подозревал свою Лайлию, он любил ее, как только молодой муж может любить свою прекрасную жену, но увидев эти кровавые следы, он понял все. И когда все части головоломки сложились в ясную картину, ему только оставалось удивиться, как это он не видел всего этого раньше…
«Прости, любовь моя. Сегодня ночью я не смогу разделить с тобою ложе, как это подобает мужчине. Я очень устал.»
Сказав это, Жадред повернулся на бок и притворился спящим, ожидая, что Лайлия тотчас вскочит и побежит к подземному ходу. Но она лежала рядом с ним, гладя его плечи и перебирая волосы, пока в ночном небе не показалась полная луна.