Власть полынная
Шрифт:
Марфа перекрестилась:
– Кабы так, у московского великого князя отпадёт охота Новгород воевать…
Пимен ушёл, а Марфа ещё долго переваривала сказанное. Только бы удалось Казимиру подбить Ахмата! Ей даже мысль такая в голову не закрадывалась, что золотоордынец сможет отвести грозу от Новгорода.
Шумит, волнуется Великий вольный город Новгород, волнами переливается, исходит в криках. Ударил вечевой колокол, застучали на концах кожаные била. Отовсюду спешил народ на площадь, толпился. Гости именитые собирались вокруг помоста, люд теснили. Кончанские посадники со своими мастеровыми держались кучно. Гомон, словно грай вороний, повис над вечевой площадью. Орут:
– За короля хотим!
Особенно усердствовали крикуны, которые накануне опохмелились после ночной попойки.
На Великом мосту схлестнулись с теми, кто за Москву ратовали. Драку еле разняли. Теперь они на весь Волхов Борецких костерили, особливо Марфу Исааковну:
– Весь Новгород Марфа под Литву стелет!
– Сама под Казимира лечь готова и нас к тому толкает!
Им вторили другие:
– В Москву хотим, с князьями великими заодно!
Уже и вече пора начинать, а колокол всё бил, гудел. Лихие парни, Дмитрия Борецкого радетели, конями народ расталкивают, нагайками грозят:
– Раздайся, грязь, князь плывёт!
Люд хохочет:
– Кой князь, навоз!
И тут же свистели по-разбойному:
– Короля нам подавай!
На степень [21] уже взошли архиепископ, Иван Лукинич и посадские кончанских концов. Поклонились Параскеве Пятнице. Что-то посадский прокричал, кажется, вечу начало положил. Васька Селезнёв грамотой потряс:
– Вот он, договор наш, Советом господ одобренный, печатью заверенный!
– Катись, Васька, к такой матери со своим договором! Москву хотим!
21
Степень – здесь: место пребывания знатных людей.
Протискиваясь сквозь толпу, лезла к помосту Борецкая, голову повойник прикрыл, шуба соболиная нараспашку. Под горячую руку боярыне подвернулся пьяненький мужичок, кинулся к Марфе, раскинув руки:
– Боярыня, голубица!
Марфа Исааковна ему в зубы двинула. Мужичок ойкнул, сгусток крови выплюнул.
– Во баба, огонь! – только и промолвил.
Смеялась толпа, смеялись и на помосте. А Борецкая, разгорячённая, гневная, на вечевую степень поднялась, голос возвысила:
– Новгородцы, люд, зевы заткните, уймитесь!
И вече покорилось её властному голосу, взмаху руки. Она стояла над всеми, волевая, властная. Одним словом, Борецкая, Посадница.
– Новгородцы, какие за Москву ратуют, хотите, чтоб вас, как баранов, стригли, тройным налогом обложили? В кабалу Москве подались? Лапотникам покорились?
Гнетущая тишина зависла над новгородским вечем. Даже слышно было, как, каркая, с колокольни сорвалась воронья стая. А голос Борецкой звучал:
– Мужи новгородские, люди вольные, ужели вы сами проситесь в холопы великих князей московских? Государь Иван Васильевич вас ровней не считает, эвон какого неумёху, сына своего Ивана Молодого, великим князем Московским нарёк и в Великий Новгород послом слал! Запамятовал, кто мы есть? Мы вольный город, вечевой. Нам вече и вольности наши лишь великий князь литовский и король польский Казимир сохранит, веру нашу не порушит! Казимира просить, Казимира!
Иван Лукинич на Марфу смотрел с восхищением.
– Ай да Марфа Исааковна, как взяла круто! За горло перехватила новгородцев! – И тут же подал знак двум мужикам: – Пора листы выборочные раздавать! Кричите за короля!
По всей вечевой площади покатилось:
– Короля литовского хотим!
– Казимира просим!
Только изредка прорывалось:
– Государя московского!
– Литву! Литву! – орали всё громче.
Борецкая довольно отёрлась, вздохнула:
– Молодец Митька, порадел за вольный Новгород. Перекричали-таки Москву…
Выехав за Москву на Вологодскую дорогу, молодой великий князь Иван придержал коня и оглянулся. На Боровицком холме во всей красе высился зубчатый Кремль, его стены и башни, из-за которых выглядывали церкви и дворцы, терема бояр, какие поселились в Кремле.
Освещённый первыми лучами солнца, он не выглядел грозно. Иван помнил каждый уголок этого, как ему казалось, дряхлеющего укрепления, где местами камень крошился, подмываемый сточными водами, а в щели пробивалась сорная трава.
Молодой великий князь дал коню волю. Статный, тонконогий, с широкой грудью жеребец легко взял в рысь. Позади остались крестьянские избы, сосны, блеснула гладь озера. Воздух с утра был чистым, подобно роднику освежающему.
Ополченцев князь нагнал на марше. Вятичи шли отряд за отрядом со своими старшими. Завидев великого князя, кланялись, что-то говорили, но Иван не прислушивался.
Поскрипывая, тянулся гружёный обоз. И снова шли пермяки и вятичи. Наконец молодой князь нагнал дворянскую сотню. Они ехали по трое в ряд, все в кольчатых рубахах, в железных шлемах.
Саньку увидел в первой тройке, а впереди рослый ратник вёз червлёный стяг. Заметив князя, Санька выехал из строя.
– Здрав будь, великий князь. Воевод повидать едешь?
– Экий ты, Санька, непонятливый. Тебя увидеть приехал. Теперь не скоро в Москву воротишься.
Они ехали стремя в стремя, продолжая переговариваться. Рослые, не скажешь, что пятнадцатое лето на свете живут.
Князь был без брони, в лёгком кафтане, поверх которого накинут опашень [22] , а голова непокрыта, волосы по плечам рассыпались.
Смотрит Иван на Саньку, а тот время от времени на товарищей по сотне поглядывает, потом снова на великого князя взгляд переводит. Говорит:
22
Опашень – старинная долгополая летняя одежда с короткими широкими рукавами.
– Из Вятки на Двину пойдём, воевода Борис Матвеевич Тютчев сказывал, так что в Москву не скоро ворочусь, ты прав. Да и не на прогулку выступили, не на блины к новгородцам званы. Новгород орешек крепкий.
– Это так, – согласился Иван, – по первой поездке запомнились ожерелья Великого Новгорода, его стены и башни. Думаю, не вскорости одолеем их.
Придержали коней. Передовой отряд, сверкая броней, выехал на возвышенность. С ним и воевода Слепец-Тютчев.
– Расстаёмся, Санька, удачи тебе.