Власть полынная
Шрифт:
Из-под кустистых бровей Иван Васильевич смотрел на Ивана и молчал. Наконец, хмыкнув, сказал:
– Растёшь ты, сыне, не по дням, а по часам. Будто вчера ещё из-за стола едва выглядывал, а ныне отрока зрю. В прошлые лета таких уже в меньшую дружину брали. – Постучал о столешницу костяшками пальцев. – Однако не о том будет речь моя. Не словесами перекидываться с тобой буду, а о деле говорить. – Замолчал, будто задумался. – Ныне, Иван, время такое: либо Москва над всеми городами и землями русскими поднимется, либо Литва крылья распрострёт. Сам ведаешь, сколь князей русских под нею: Глинские, Одоевские, Вяземские и иные, а великому князю литовскому и королю польскому всё мало. На Думе о том я сказывал, Казимир на Новгород зарится. Аль ему невдомёк, что земля новгородская и пригороды его великому княжеству Московскому издревле принадлежат? О том отец мой, князь Василий Тёмный, новгородцам напоминал и меч свой карающий над ними заносил. И потому только помиловал, что архиепископ новгородский Иона слёзно просил за Новгород. Ряду они дали Москве на послушание. И я, сыне, отца умолял поверить им. Всё миром хочу, чтоб уговор свой они блюли. К чему кровь братскую лить, к чему раздоры чинить…
Государь долго молчал, хмурился, видно, своё вспоминал. Иван ждал, когда отец заговорит, а тот всё думал. Может, вспоминал приезд владыки новгородского Ионы в Москву, аль ещё какие мысли нахлынули… Но вот будто встряхнулся великий князь, промолвил:
– Замыслил я, Иван, нарядить посольство в Новгород, усовестить новгородцев, дабы они одумались, к чему город ведут, на что землю обрекают. А посольство московское станет править дьяк Фёдор Топорков. Грамоту нашу повезёт архиепископу Ионе, боярству и люду именитому, всему народу новгородскому, кому Москва не чужда. И ту грамоту подпишу я, великий князь, и ты, Иван Молодой, князь великий. Уразумел ли ты, к чему разговор веду?
Князь Иван прижался к столешнице грудью. С трудом выдавил:
– Государь, что скажут бояре новгородские, прочитав наши подписи? Что за великий князь Иван Молодой, который дерзнул имя своё поставить рядом с именем Ивана Третьего, великого князя Московского? Не слишком ли возомнил о себе?
Иван Третий прищурился:
– Знал, Иван, заведомо знал ответ твой. Новгород ведать должен, что на Москве ныне два великих князя, и ежели молодой только погрозит, то старый ударит. Ох как больно ударит… А посольством своим мы Новгород упреждаем: с Москвой не след ёрничать. И помни, сыне, ты уже не княжич юный, ты великий князь Московский, Иван Молодой. А поступки свои соразмеряй с именем этим… Многие дела предстоит нам решать, сыне. И знай, за великое княжение московское пращур твой Иван Калита [5] жизни не жалел и спину гнул перед ханом Золотой Орды Узбеком.
5
Калита – сумка, мешок, торба.
Над Москвой слышался мерный перестук вальков. То девки, замочив в реке грубые холсты и устлав портами весь берег, дружно выстукивали их.
Тут же у спуска мужики, раз за разом ухая, опускали и поднимали деревянную бабу, вгоняли в землю сваи, готовили новый причал.
Свесив с телеги ноги в лаптях, мужик гнал лошадь к переправе. Телега тарахтела по плахам, а мужик весело вскрикивал и вертел кнутовищем.
Из Фроловских ворот вышел бородатый дьяк Фёдор Топорков в синем кафтане. Постоял, проводив очами телегу с мужиком, подумал: «Вон кому весело!» – и направился вдоль кремлёвской стены, переваривая в голове сочинённую Омелькой грамоту. Ладно получилось, не отвергли бы великий князь и Дума. И тут же Фёдор принялся гадать, отчего князь Иван Васильевич в Новгород послом шлёт его, дьяка, а не боярина Посольского приказа? Когда два лета назад в Крым посольство правили, дары богатые хану возили, то грамоту вручал думный боярин Пашута.
А в Новгород великий князь его, Фёдора, шлёт. Поди, посчитал, что новгородцам и дьяка достаточно.
Перешагнув через узкий сток для нечистот, Фёдор оказался на Арбате. Открыв калитку, прошёл на своё подворье. Гогоча, топталась гусиная стая, в луже купалась свинья с приплодом.
Из конюшни вывел коня седой Аким, взятый за долги в дворовые холопы. Увидев хозяина, поклонился.
В сенях Фёдор снял кафтан, повесил его на колок, вошёл в просторную комнату. Жена достала из печи горшок со щами, налила в глиняную миску. На выскобленную добела столешницу положила хлеб и деревянную ложку.
За едой дьяк по-обыденному сказал:
– Вскорости в Новгород отъеду, посольство править.
Поправляя на голове платок, жена ответила:
– Ты, батюшка, и дома-то, на Москве, мене живёшь, чем в разъездах.
– Судьба моя такая, Варвара. Я дьяк приказа Посольского, и как великий князь повелит, так и еду, куда укажет. А Акиму скажи, чтоб сено по двору подгрёб…
Когда по Арбату шёл, небо затягивали тучи. Где-то вдали блеснула молния, загремел гром. Дьяк потрусил рысцой. Успел до дождя в Посольский приказ попасть.
Омелька спал, склонившись на колченогий стол, похрапывал. Дьяк буркнул:
– Эко крепко спит, дуролом.
Толкнул писаря небрежно. Тот подхватился. Фёдор скривился:
– Чать, ополоумел… Ты, Омелька, грамоту обнови, на вины новгородцев налегай, пусть руку великого князя Московского чуют и за ум возьмутся.
Глава 3
Умирая, Василий Тёмный наделил своего старшего сына Ивана великим княжеством Московским. Под его властью оказались Владимир и Переяславль-Залесский, Коломна и Галич, Кострома и Юрьев, Устюг и Суздаль, Вятка и Нижний Новгород, Муром и Калуга да ещё некоторые другие.
Остальным же сыновьям, Юрию и Андрею Большому, Борису и Андрею Меньшому, досталось, к неудовольствию братьев, два-три малых городка.
Упреждая алчность братьев, Иван Третий и объявил сына Ивана Молодого великим князем. Отныне, говорил он, кто посмеет посягнуть на Московское княжество, которое начало шириться ещё со времён Даниила Александровича, сына Александра Невского!
В те годы князь Даниил присоединил к Москве Коломну и Можайск да землю Переславль-Залесскую.
А сегодня великому князю Ивану Васильевичу судьбой начертано силой брать города, какие замыслят отколоться от Руси.
О том государь часто задумывается и сына Ивана Молодого опорой своей видеть хочет…
Вот и ныне не от добра намерился великий князь слать грамоту в Новгород. Пора ему одуматься и не на Литву пялиться, а с Москвы очей не спускать.
Вздохнув, Иван Васильевич промолвил:
– В разум бы новгородцам взять, а они вишь чего вздумали. Собачатся именитые, а мастеровой люд в ответе…
Грамоту дьяк Фёдор состряпал умно и вины новгородцев не умалил. Ему послание Новгороду вручать, он, Топорков, человек достойный, бывал и в Речи Посполитой, и у хана крымского, даже у султана турецкого в Стамбуле.
Иван Третий потеребил русую бороду, вспомнил прошлый разговор с сыном. Ох как взъерепенятся бояре новгородские, слюной ядовитой будут изрыгать слова бранные. Как же, их, великомудрых, князья московские поучают. Особливо Иван Молодой! А кто он такой?
Неожиданно подумал: «А не послать ли в Новгород сына Ивана, дабы он наяву на гнев и спесь новгородцев поглядел?» Вспомнил, как в конце лета они с отцом, Василием Тёмным, изгнанные из Москвы Дмитрием Шемякой, попытались отыскать приют у новгородцев. Однако те их не приняли, а на вече люд кричал постыдное: