Властитель огня
Шрифт:
– Между палестинцами и нацистами есть четкая моральная разница. В поступках Халеда есть определенная справедливость. Только средства, к которым он прибегает, отвратительны и аморальны.
– Справедливость? Да Халед и его банда давно жили бы в мире, но они этого не хотят. Его цель – уничтожить нас. Вы обманываете себя, если считаете, что он хочет мира. – Она указала на экран. – Если он придет на эту улицу, вы имеете право – даже морально обязаны – сделать так, чтобы он не ушел отсюда снова убивать и калечить людей. Убейте его, Габриэль, или с Божьей помощью я сделаю это за вас.
– В самом деле? Ты действительно считаешь, что сможешь хладнокровно убить его вот тут, на этой улице? Тебе в самом деле легко будет нажать на курок?
Она какое-то время молчала,
– Мой отец – выходец из Украины, – сказала она. – Из Киева. Он единственный из семьи выжил в войне. Остальных отправили в Бабий Яр и расстреляли вместе с тридцатью тысячами других евреев. После войны он перебрался в Палестину. Он принял имя Сарид, что означает «осколок». Он женился на моей матери, и у них родилось шестеро детей – по одному на миллион убитых в холокосте. Я была последним ребенком. Они назвали меня Дина – «отомщенная».
Музыка вдруг загремела и замерла. Когда она исчезла, остался лишь плеск волн о корпус яхты. Глаза Дины вдруг сузились, словно она вспомнила физическую боль. Она продолжала смотреть на картинку бульвара Сен-Реми, но Габриэль понимал, что в мыслях ее была Дизенгофф-стрит.
– Утром девятнадцатого октября тысяча девятьсот девяносто четвертого года я стояла на углу улиц Дизенгофф и Королевы Эстер с мамой и двумя моими сестрами. Когда подошел автобус номер пять, я поцеловала мать и сестер и проследила за тем, как они сели. Пока дверцы были раскрыты, я видела его. – Она помолчала и, повернув голову, посмотрела на Габриэля. – Он сидел как раз за шофером, и у ног его стояла сумка. Собственно, он даже смотрел на меня. У него было наиприятнейшее лицо. «Нет, – подумала я, – этого не может быть. Не в автобусе номер пять на Дизенгофф-стрит». Поэтому я ничего не сказала. Дверцы закрылись, и автобус стал отъезжать.
Слезы застлали ей глаза. Она положила руки на шрам на ноге.
– Так что же было у этого юноши в сумке – у юноши, которого я видела и про которого ничего не сказала? У него была египетская мина – вот что было у него в сумке. У него было двадцать килограммов используемого военными тротила и болты, вымоченные в крысином яде. Сначала была вспышка, потом раздался взрыв. Автобус подбросило на несколько футов в воздух, затем он снова упал на улицу. Меня сбило с ног. Я видела кричавших вокруг меня людей, но ничего не слышала – взрывная волна повредила мне ушные перепонки. Рядом со мной на улице я увидела человеческую ногу. Я было решила, что это моя нога, но потом увидела, что обе мои ноги все еще при мне. А та нога принадлежала кому-то, сидевшему в автобусе.
Габриэль, слушая ее, внезапно вспомнил Рим – как он стоял рядом с Шимоном Познером и смотрел на развалины посольства. И подумал: случайно ли присутствие Дины на борту «Верности», или же Шамрон намеренно поместил ее туда, как живое напоминание о том, сколь важно, чтобы он, Габриэль, выполнил свой долг?
– Первым полицейским, прибывшим на место происшествия, стало плохо от вида крови и запаха горелой плоти. Они упали на улице на колени, и их стало рвать. А я лежала и ждала, чтобы кто-то помог мне, и тут на меня стала капать кровь. Я посмотрела вверх и увидела кровь и куски мяса, висевшие на ветвях персидской сирени. Над Дизенгофф-стрит в то утро шел кровавый дождь. Потом приехали раввины из Хевра Кадиша. Они руками собрали самые крупные куски тел и те, что висели на деревьях. Затем щипцами стали собирать маленькие. Я видела, как раввины щипцами собрали остатки моей матери и двух сестер и положили в пластиковый мешок. Это мы и похоронили. Куски. Остатки.
Она обхватила руками ноги и притянула колени к подбородку. Габриэль сел с ней рядом на диван и уставился на экран, чтобы ничего не пропустить. Он протянул к Дине руку. Она взяла ее, и слеза покатилась у нее по щеке.
– Я винила себя. Если бы я знала, что приятный юноша на самом деле был Абделем Рахимом аль-Сауви, членом бригад ХАМАСа Иззедин аль-Квассам, я смогла бы предупредить их. Если бы я знала, что брат Абделя был убит в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году в перестрелке с израильскими солдатами, я бы поняла, зачем он ехал на автобусе номер пять в Северный Тель-Авив с сумкой. И я решила бороться с ними не с помощью револьвера, а с помощью моих мозгов. Я дала себе слово, что когда в следующий раз увижу одного из них, я буду знать, что надо делать, и сумею предупредить людей, прежде чем станет поздно. Поэтому я добровольно пошла работать в Службу. Поэтому я сумела установить связь между тем, что произошло в Риме, и Бейт-Сайедом. Я знаю их лучше, чем они знают себя.
Скатилась еще одна слеза. На этот раз Габриэль вытер ее.
– Почему они убили мою мать и сестер, Габриэль? Из-за того, что мы украли их землю? Из-за того, что мы – оккупанты? Нет, из-за того, что мы хотели мира. И если я ненавижу их, – ты простишь мне мои преступления. Я – Дина Сарид, выжившая, чтобы мстить. Я – шестой миллион. И если Халед сегодня ночью тут появится, не смей пропускать его на автобус.
Лев предложил ему воспользоваться конспиративной квартирой в Иерусалиме. Шамрон вежливо отклонил это предложение. Вместо этого он велел Тамаре найти раскладушку в чулане и попросил Гилу прислать чемодан с чистыми вещами и бритвенным прибором. Он, как и Габриэль, мало спал на прошлой неделе. В иные ночи он часами шагал по коридору или сидел на улице и курил с охранниками ШАБАКа. По большей части он лежал на складной кровати, глядя на светящийся красным циферблат электронных часов на его письменном столе и считая минуты, оставшиеся до годовщины уничтожения Бейт-Сайеда. Часы ничегонеделания он заполнял воспоминаниями о прошедших операциях. Ждать. Вечно ждать. Некоторых офицеров это ожидание доводило до сумасшествия. А для Шамрона это было наркотиком сродни первым волнениям сильной любви. Внезапный жар, неожиданный холод, посасывание в желудке – за годы он перенес это бесчисленное множество раз. В глухих проулках Дамаска и Каира, на мощеных улицах Европы и в заброшенном предместье Буэнос-Айреса, где он ждал Адольфа Эйхмана, режиссера холокоста, чтобы тот вышел из автобуса и попал в руки тех, кого пытался уничтожить. «Самый подходящий конец», – подумал Шамрон. Последняя ночь бдения. Последнее ожидание телефонного звонка. Когда он наконец раздался, резкий электронный звонок прозвучал музыкой для его уха. Он закрыл глаза и дал телефону прозвонить вторично. Затем протянул в темноте руку и поднес к уху трубку.
Электронные цифры на телеэкране показывали двенадцать двадцать семь ночи. Формально наступала смена Иакова, но это была последняя перед установленным сроком ночь, и никто не собирался спать. Они все сидели в салоне на диване – Иаков в своей обычной напряженной позе, Дина в позе медитации и Габриэль с таким видом, будто ждал известия о смерти. На бульваре Сен-Реми в эту ночь было тихо. Пара, прошедшая мимо двери в двенадцать двадцать девять, была первой, появившейся на экране почти за пятнадцать минут. Габриэль взглянул на Дину, а та смотрела на экран.
– Вы видели это?
– Я видел.
Габриэль встал и подошел к консоли. Он вынул из видеомагнитофона кассету и вставил на ее место новую ленту. Затем поставил кассету на деку воспроизведения и прокрутил ленту. Дина в это время смотрела через его плечо, и он нажал на кнопку «Воспроизведение». Появилась снова та пара и прошла мимо двери, даже не взглянув на нее.
Габриэль нажал на «Стоп».
– Посмотри, как он поставил девушку справа, в сторону мостовой. Он использует ее как щит. И посмотри на его правую руку. Она в кармане девушки – в точности, как это делал Сабри.
Прокрутить. Воспроизведение. Стоп.
– Бог ты мой, – сказал Габриэль, – он же ходит совсем как отец.
– Вы уверены?
Габриэль подошел к радиоприемнику и вызвал наблюдателя у Дворца правосудия.
– Ты видел эту пару, что только что прошла мимо здания?
– Угу.
– Где они сейчас?
– Подождите. – Тишина, пока Ayin менял позицию. – Идут по улице к садам.
– Можешь за ними последовать?
– Здесь очень тихо. Я бы не советовал.
– Черт подери.
– Минутку.