Властители и судьбы
Шрифт:
— Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность! Я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок!
Она потрясена — такая несправедливость!
Все эти отношения с мужем Екатерина называет «нежностью к супругу».
Она сетует и произносит горькие сентенции:
— Обуздывай себя, пожалуйста, насчет нежностей к этому господину. Думай о самой себе, сударыня.
«Насчет нежностей к этому господину».
Вот с какой нежностью был убит Петр III.
Екатерина сообщает в письме к Станиславу Понятовскому в Польшу:
«Я послала под начальством Алексея Орлова, в сопровождении четырех офицеров и отряда смирных и избранных людей,
Ее сын, император Павел, тоже умер от апоплексического удара. Этот пресловутый удар— традиционная причина смерти русских императоров. Это довольно распространенный эвфемизм для яда, кинжала, пули, петли и других не менее популярных инструментов насильственной смерти, — этот испытанный апоплексический.
Все ее оправдания — только еще одно доказательство абсурда, по народной поговорке:
«Мы собаку покормили, А потом похоронили».Какое обилие полуласкательных прилагательных!
Оказывается, Орлов не был беспринципным и бездушным легионером, убивающим кого попало. Он был «смирный» и «избранный» представитель России.
Оказывается, тюрьма Ропши совсем и не тюрьма, а «местечко уединенное и очень приятное».
Оказывается, в цитадели зверства, в Шлиссельбурге, Тайная канцелярия готовила для Петра не камеру-одиночку с железными ошейниками, с одним зарешеченным окошком и с одним люком для стока нечистот, а — «хорошие и приличные комнаты».
Оказывается, Петр «чрезмерно напился».
Оказывается, в Ропше Петр имел «все, что хотел». Он хотел, чтобы с ним была Воронцова. Но Воронцову Екатерина не послала в Ропшу. Послать Воронцову в Ропшу Екатерине не позволила нравственность.
Во всем виноват оказался лишь «Господь Бог».
Чего только не наслал господь за эти несколько дней на тридцатичетырехлетнего солдата своего!
Страх.
Понос.
Приступ геморроидальных колик.
Приливы крови к мозгу.
Отливы крови от мозга.
Страшную слабость.
Усиленную помощь докторов.
Опасения императрицы.
Воспаление в кишках.
Апоплексический удар.
И, наконец, счастливое избавление от всего этого немыслимого списка — смерть.
Сердце фехтовальщика, спортсмена, всадника, молодого человека, который ничем никогда не болел, кроме оспы, а оспой тогда болели все, как сейчас гриппом, — сердце солдата оказалось «необычайно мало и совсем сморщено».
Какими помоями она поливает своего мужа только за то, что убила его!
Не нужна никакая судебно-медицинская экспертиза, никакие расследования, чтобы установить, что автор описания смерти Петра — убийца Петра.
Как бы ни называла Екатерина мужа — разгильдяем или бездельником, — убивать его не было никакой насущной необходимости. Он с удовольствием отбыл бы в Голштинию из отвратительной ему России, он никогда бы не посягал ни на престол, ни на супругу. Петр III был взбалмошный, но честный офицер.
Но императрица была еще и труслива. Она боялась любого претендента и предпочитала убить его, чем отпустить с клятвами. Так она убила и юношу Иоанна Антоновича, троюродного брата Петра III, который только за то, что его десятинедельным ребенком короновала императрица Анна Иоанновна, просидел в тюрьмах и в шлиссельбургских казематах-одиночках двадцать три года, а на двадцать четвертом году был убит. Так она казнила и Пугачева. Вождь восстания присвоил себе имя Петра III, а это имя уже имело престол и претендовало на него. Так, только из-за трусости (посягнут на ее драгоценную корону, полученную такими трудами!) она отстранила одного за другим своих верноподданных фаворитов — от братьев Орловых до Потемкина, Зубовых, до последних мальчиков.
О своих умственных способностях она думала и писала в превосходной степени:
«В 1744 году в течение дня я набросала сочинение, которое озаглавила «Набросок начерно характера философа в пятнадцать лет». Я нашла эту бумагу в 1757 году. Признаюсь, я была поражена, что в пятнадцатилетнем возрасте я уже обладала таким большим знанием всех изгибов и тайников своей души».
Императрица писала, что ради русского языка она жертвовала жизнью. А стоило ли?
Ведь она прожила в России еще пятьдесят два года, но так и не знала русского языка.
Грибовский писал выше, что она знала историю всех государств.
Вот ее примечания на книгу аббата Денини:
«Великий избыток народов, разрушивших Римскую империю, о котором говорит автор, принадлежал вовсе не Швеции, а двинулся с Востока и с Юга России. Сами шведы признают, что Один был уроженец Дона. Один был славянин, как показывает самое его имя».
В такие знания истории может завести собственная фантазия и большая императорская любовь к своей России.
Вот примечание археолога Н. Барсукова, большого ученого, далекого от всякой иронии:
«Известно, что Екатерина увлекалась словопроизводствами. Она находила следы славянства даже в Южной Америке и утверждала, что Гватемала есть — гать малая. Но тогда сравнительное языкознание было еще в младенчестве и никто, кроме Екатерины, им не занимался».
Нет, занимались.
Ее поэт. Ее гений. Ее статс-секретарь Державин.
Державин писал:
«По истории известно, что Рюрик завоевал Нант, Бурдо, Тур, Лимузен, Орлеан и по Сене был под Парижем…»
Из всех названий французских городов Державин выбрал самые благозвучные. Удивительно, почему гений остановил воображаемые армии Рюрика под Парижем. При такой основательной стратегической ситуации почему бы не оккупировать и Париж и, музыкальным аллюром пробежав по Испании, почему бы не колонизировать… ну, к примеру, Гренландию?