Вложи камень

К.И.Ситников

ВЛОЖИ КАМЕНЬ...

I.

Я всегда очень болезненно переживал появление в клубе посторонних и прямо случайных господ. Они производили во мне нервическое состояние одним своим присутствием, громким разговором, удивительною бесцеремонностью. Вот возьмите купца Пчелкина... Да что там купец Пчелкин! Того и жди в клубе женщины. Я так и сказал нашему председателю... что же, думаете, не сказал? "Помилуйте, - говорю, - Валентин Петрович, не хватает только, чтобы в клубе появилась женщина". Он этак ободрительно похлопал меня по плечу: мол, что уж, терпите, голубчик. Пришлось терпеть. А вот морского лейтенанта Обненского я принял тотчас. Это был молчаливый, бледный человек, настолько бледный, что его лицо могло поспорить с белым его кителем. В те дни много говорили о войне с Японией, и атмосфера вокруг лейтенанта стояла такая, будто едва ли не назавтра ему отправляться в боевой поход. Впрочем, не только же о войне мы говорили! Ясно помню, в тот вечер после супа а-ля Royale подавали лосося под полинезийским соусом, и разговор за столом зашел о туземцах Полинезии и об их нелепых суевериях. - Представьте, господа, - рассказывал Андрей Андреевич Ермолаев, известный путешественник, член Географического общества, - эти дикари верят, будто изображение человека, будучи подвергнуто какому-либо повреждению, причинит вред самому человеку. - Эка невидаль, - возразил наш сельский доктор, Павел Антонович Душкин, которого, правда, редко можно было видеть на наших заседаниях последнее время.
– В деревнях народ не дальше в развитии пошел ваших дикарей. Намедни едет мужик в город. Молодой, сметливый и, прошу заметить, грамотный. Ну, по обыкновению, спрашивает, не надо ли, Павел Антонович,

чего привезти из города. Как не надо. Так и так, говорю, брат, кончилась у меня ртутная мазь. Сифилис, знаете, в деревнях... Что же, пишу на бумажке. А он не берет. Не берет, и что ты будешь делать! Что, говорю, Ваня, никак боишься чего?.. Так он мне отвечает: там про болезнь дурную написано, так я через то заразиться боюсь... А вы туземцы говорите. Хе-хе. - Я нынче странный случай сифилиса наблюдал, - сказал вдруг задумчиво профессор Иннокентий Филиппович Изборский, знаменитый доктор с очень дорогой частной практикой.
– Признаться, я даже зашел в тупик. - Что такое, профессор? Как так? Вы да в тупик!
– раздалось сразу несколько голосов за столом. Среди нас было немало молодых врачей, и медицинские темы неизменно вызывали общий интерес. - Это несомненно сифилис, - сказал Иннокентий Филиппович, - а между тем протекание его довольно странно. Вот, видите, не вдаваясь в тонкости... И он описал несколько необычных проявлений болезни.
– Особая, я бы сказал пугающая, странность заключается именно в быстроте развития заболевания. Несколько дней, и больной превращается в совершенную развалину, как если бы он уже много лет страдал сифилисом обыкновенным. - Что же это означает?
– спросил кто-то. - А то и означает, - сказал Иннокентий Филиппович, - что мы встретились с совершенно новою и необычайно опасною формою сифилиса, доселе не известной науке. - Или хорошо забытою старою, - возразил незнакомый мне голос. Негромкий, спокойный, он обладал скрытым магнетизмом. Все головы разом повернулись в сторону лейтенанта. - А вы почем знаете?
– спросил купец Пчелкин. Лейтенант Обненский слабо улыбнулся тонкими, бледными губами. - Простите, господа, - сказал он все так же негромко, - что я позволил себе вмешаться в вашу специальную беседу, однако, по случайности, которую я не могу не назвать счастливой, несколько месяцев назад я сделался обладателем одной старинной рукописи, имеющей, как мне представляется, прямое отношение к делу. Именно быстрота протекания болезни, о которой говорил доктор, заставляет меня думать... Да, впрочем, вы сами легко убедитесь. Это японский медицинский трактат IX века.*) По времени он относится к периоду Дзёган, однако написан он китайскими чернилами на шелке, в манере, известной под названием емакимоно и свойственной скорее периоду Нара... - Вы, я гляжу, неплохо разбираетесь в японских рукописях, - заметил Андрей Андреевич. - О, - скромно улыбнулся лейтенант.
– Скорее я неплохо разбираюсь в одной только этой рукописи, поскольку, движимый необъяснимым для меня самого любопытством, я постарался узнать о ней все, что было в моих силах. Смею надеяться, мне удалось правильно разобрать большую часть иероглифов, и, если вы мне сейчас позволите, я зачитаю вам небольшой отрывок из нее. Под одобрительный шум он вынул из кителя плоский кожаный футляр, в котором оказался манускрипт тонкого белого шелка, украшенный цветными миниатюрами. Мы тотчас столпились вокруг него, и даже Иннокентий Филиппович соизволил вставить в глаз монокль. - Любопытственно будет послушать, что нам сейчас зачитают, - сказал купец Пчелкин, наливая себе полную рюмку водки. Он да Иннокентий Филиппович были единственные, кто не тронулся с места. Все остальные, даже почтенный наш председатель Валентин Петрович Полозков, обступили лейтенанта вокруг, с любопытством разглядывая древний манускрипт. Ручаюсь, большинству из нас прежде никогда не доводилось видеть ничего в этом роде. Миниатюры были необычайно правдоподобны и одновременно фантастичны. На одной был изображен японец в окружении трех полуобнаженных баядер, которые оплетали его своими гибкими телами, как змеи. При этом из их сладострастных уст выползали длинные, узкие языки с раздвоенными концами. - Так я начну, - сказал лейтенант. - Начинайте же скорей! Он приступил. Ниже я привожу точную выдержку из означенного труда, сделанную в тот же вечер самим лейтенантом Обненским по моей просьбе: "Ката-шине-каза (видите ли, вставил лейтенант, это - название, и оно не переводится, скажу только для ясности, что словом каза обозначаются здесь все болезни венерического рода. Так я продолжаю), или сыпь в паху. В поперечных складках между бедром и животом появляется сначала краснота, потом припухлость, сопровождаемая мучительною болью и жаром; через некоторое время припухлость нагнаивается, затем нарыв вскрывается и из него вытекает много гноя..." Здесь нет нужды приводить весь трактат, приведем лишь окончание главы: "Нопдо-фуки-каза, сыпь в зеве. Яд сыпи в крайней плоти поражает верхние части тела, лицо и голову. Болезнь продолжается всего несколько дней. Разрушаются голова, кожа, кости. Далее поражаются уши, появляется сыпь в носу или слепота. Иногда также опухают или становятся болезненными нижние конечности. Больные подвергаются процессу гниения. Яд разрушает все тело, яички покрываются набухшими и гангренозными пустулами, появляется множество дефектов ткани. Наконец, разрушается вся поверхность тела." - Вот, господа, - сказал лейтенант Обненский, закончив чтение, - извольте видеть. Я не доктор, но скажите, отвечает это описание вашему случаю? Все оборотились к профессору Изборскому. Даже купец Пчелкин с рюмкою водки в руках и тот подался вперед. Иннокентий Филиппович важно уронил монокль в ладонь и покивал головою: - Что ж, - молвил он.
– Это весьма вероятно. - В таком случае, что же, - сказал Павел Антонович, - выходит, эта позабытая форма только притухала, чтобы потом снова заявить о себе. Но позвольте, ведь где-то же она должна была сохраняться все это время? - Полагаю, сие так и суждено остаться тайною природы, - сказал Андрей Андреевич. - Аминь, - заключил купец Пчелкин и, опрокинув в бороду очередную рюмку, с необыкновенно важным и самодовольным видом обратился к лейтенанту: - А что, желательно узнать, на каком судне изволите служить? У вас это, кажется, так называется? - Да, на судне, - скромно подтвердил лейтенант, ставший нечаянно героем вечера.
– Эскадренный броненосец "Ослябя".**) Разговор перешел на военно-патриотическую тему, и теме медицинской была дана временная отставка. Андрей Андреевич сказал, что нам, по примеру германского кайзера Вильгельма II, следовало бы для каждой библиотеки отпечатать копию "Влияния морской мощи на историю",***) тогда бы, возможно, мы имели больший успех, чем десять лет назад китайцы. Потом заговорили об Англо-японском альянсе, торпедах с пропеллером, скорострельной артиллерии и новейших пулеметах. Валентин Петрович, только что вернувшийся из Италии, рассказал о прошедшей в Миланском театре а-ля Скала опере "Мадам Баттерфляй" с музыкой Джиакомо Пуччини, который видел постановку Лонга в Лондоне.

II.

Чудно довольно устроена жизнь наша. Еще вчера я не помышлял ни о чем таком. И вот на тебе!.. И угораздило же меня повстречаться с Петей Румянцевым. Правда, когда-то мы были за приятелей, так ведь это когда было? В гимназические еще годы. Направлялся Петя за какою-то надобностью в Веселый Поселок. Вид он имел пообтрепанный, но довольный. Несмотря на мороз, на голове у него был нелепейший какой-то картуз, а озябшие руки он прятал в рукава дрянного пальтеца. Пока мы беседовали, он приплясывал на снегу длинными ногами в рваных башмаках. Это у него привычка была такая - приплясывать и подмигивать при каждом слове. От беспокойства характера, надо полагать. После принятых в таких случаях приветствий и расспросов Петя заговорщически сообщил мне, что направляется он к одному старику-китайцу по имени не то Вэй-Хунь, не то Хуй-Вынь. Китаец этот известен тем, что торгует контрабандною рисовою водкою и опием, но водки и опию Пете теперь не надо, а идет он глядеть баядер, недавно привезенных из Японии. Тут он сделал самое немыслимое па своими ногами и ужасно подмигнул обоими глазами вдруг. - Что там твоя мадама Баттерфляй, видел бы ты, брат, этих трех гурий, которые сливаются в сладостных объятиях. Я, впрочем, тоже еще не видел, но рассказывают. Коли не веришь, пойдем со мной. - Да я верю, почему же, скажи на милость, мне не верить? Да неловко как-то... - Да что неловко-то? Неловко гланды через анус удалять. (Он любил крепкое словцо.) - Ну, ты скажешь тоже. Да и не патриотично... - Тю. Уши, брат, вянут тебя слушать. Не хочешь, не ходи. Уговаривать не стану. - Ну, ты уж сразу: не хочешь, не ходи. Изволь, пойдем. Не говоря больше ни слова, он подхватил меня под локоть и повлек по заснеженной улице. Мы прошли какими-то грязными переулками, поднырнули под отсыревшую облупленную арку и оказались в тесном, темном дворе. Над входом в полуподвал горел тусклый красный фонарик. Нас встретил молодой, с усиками, китаец, который тут же принялся мелко кланяться, пятясь назад и всем своим видом выказывая подлую услужливость. Потом он куда-то сгинул, и я увидел большое помещение, наполненное дымом, таким едким, что у меня сразу защипало под веками. Дым был неоднородный, в середине он был светло-серый, лениво колышущийся, а вдоль стен сильно густел и клубился. Множество мужчин, большей частию хорошо одетых, и несколько дам в шляпках с приподнятыми вуальками, да и простоволосые, сидели или полулежали на циновках и прямо на полу и курили трубки, папироски в длинных мундштуках и кальяны. На нас они не обратили никакого внимания. В кальянах вспыхивали красные огоньки, которые и давали скупое освещение обстановке. Я вопросительно взглянул на своего приятеля. Петя озадаченно сдвинул картуз на затылок, и тут из какого-то хода, завешенного циновкой, снова появился молодой китаец, неся в каждой руке по несколько трубок и мундштуков, торчащих у него меж растопыренных пальцев. Он неторопливо приближался, вынимая из ослабевших пальцев курильщиков использованные трубки и вставляя в них свежие, которые он предварительно раскуривал. - А где старик?
– поворотился к нему Петя, когда китаец поравнялся с нами.
– Хуй-Вынь, - несколько раз повторил он, помогая себе жестами.
– Проведи нас к Хую-Выню. Китаец мелко покивал, улыбаясь, как фарфоровый болванчик. - Молодая господина изволите сутить, - сказал он игриво.
– Засем молодая господина моя хуя? Петя даже плюнул с досады. Китаец повернулся и снова пошел по рядам. Черные, жирно намасленные волосы его были стянуты на затылке и переходили в тонкую жесткую косицу, которая хлопала его по спине, когда он наклонялся. Обойдя всех по кругу, он вновь удалился через проход, завешенный циновкой. Петя совсем рассердился: - Какой непонятливый народ, эти китайцы. Пойдем, брат, сейчас мы его сами отыщем. - Может, лучше нам теперь уйти и вернуться в другой раз?
– пробовал возразить я. - Я бы и сам ушел, - сказал он, - да теперь, брат, моя честь задета. Тут наконец благоразумие заговорило во мне, и я заявил решительно: - Изволь поступать, как знаешь, а только я тебя здесь подожду. - Ну, твое дело, - сказал Петя и бросился за китайцем. Ах, не надо было, не надо было мне его отпускать! Да кто ж мог знать наперед? Ум мой мешался от непривычки к опию. В голове шумело, пол вдруг покачнулся, я ухватился руками за стену, но она тоже прогнулась... Я уже не разбирал времени, мне казалось, прошло всего несколько секунд, и вдруг я увидел Петю... Ах, Боже мой! еще никогда не видел я его в таком ужасном состоянии!.. Глаза у него дико прыгали... картуз он где-то потерял, и его длинные волосы были разбросаны по плечам... Были они какие-то пегие, словно поседели в одночасье... Не видя меня, натыкаясь на стены, он, как слепой, двинулся к выходу. Я - за ним. Воздух был вязкий и все движения замедлены, как глубоко под толщей воды. На дворе уже стемнело, шел косой мелкий снежок. Под аркой я едва не столкнулся с каким-то господином в бобровой шапке и с бобровым воротником. Я чуть не вскрикнул от испуга. Казалось, я попал в страшный сон. Лица у господина не было. Это было какое-то месиво язв и гнойников, нос провалился, а губы вздулись сочащимися пузырями. Мне отчего-то тут же в голову прыгнул пациент доктора Изборского и слова из японского трактата: "Наконец разрушается вся поверхность тела..." Позабыв обо всем, позабыв даже своего Петю, я поворотился и поспешил за этим господином. И снова услужливый молодой китаец... в сторону его! Задымленное помещение... вперед, по ногам и мягким рукам! Циновка уже сорвана... за бобровым воротником! Слышится торопливая, быстрая-быстрая, китайская речь, маленький старичок с узкими глазами и седой козлиной бородкой испуганно отшатывается... За дверью тоненький, как колокольчик, женский смех... сладострастные стоны... В ушах у меня отчего-то звучит Петин голос: "Видел бы ты, брат, этих трех гурий, которые сливаются в сладостных объятиях..." Вдруг я проваливаюсь в пустоту. И тотчас черная пустота вспыхнула нестерпимо розовым, как мочка уха на солнце, теплый, сладкий аромат обнял меня, и в самые уши зазвенели серебряные колокольчики. Я увидел, что нахожусь в алькове сладострастия. Серебряный, как колокольчики, смех принадлежал двум миниатюрным японкам, которые ласкали третью. Их обнаженные тела сплетались в змеиный клубок. Ужасная их ласка заключалась в том, что они облизывали языками половые губы своей товарки. Но, Боже ж ты мой, что это были за языки! Длинные, узкие, с раздвоенными концами, они двигались быстро-быстро, как у змей... и что это были за губы! они шевелились, широко разевая слипшийся от белой слизи зев, и внутри них поблескивали крошечные, острые зубки!.. Конечно же, эта отвратительная сцена не могла быть ничем иным, как плодом одурманенного опием воображения. Увидавши нас, фурии заоблизывались и стали протягивать к нам руки с длинными, острыми ногтями. Они о чем-то перезванивались своими колокольчиками. И тут в затянутой черною кожаною перчаткою руке господина в бобрах появился кольт с длинным стволом. Распухшие, сочащиеся сукровицей губы дрогнули, и послышался глухой, страшный, разбитый голос: - Вы погубили меня, так умрите же сами! Один за другим грянули револьверные выстрелы, и красные цветы распустились на белых телах чудовищных женщин.

III.

Андрей Андреевич Ермолаев, в полосатом перуанском халате, привезенном им из своих путешествий, поверх обычного своего сюртука, с газетою в руках, выглядел очень внушительно. Газета была питерская, и на последней ее полосе, в колонке судебной хроники, грязным петитом была напечатана прелюбопытная заметка, озаглавленная: СМЕРТЬ В ВЕСЕЛОМ ПОСЕЛКЕ В ней читалось: "Странности подстерегают нас на каждом шагу. Удивительно странное происшествие, случившееся два дня назад в Веселом Поселке, лучшее тому доказательство. Поселок сей, как известно каждому порядочному человеку, является настоящим вертепом, источником разбоя и всякого рода бесчинств. Особенно в этом отношении всегда отличался подвал одного старика-китайца по имени Вэй-Хунь, известный как "красный фонарик". Там-то и разыгралась трагедия. Мотивы ее неизвестны. Однако вот беспристрастные факты: некто г-н П., должно быть каким-то образом потерпевший от этого злачного заведения, шестью выстрелами из кольта Смита-Вессона ранил трех японских наложниц, недавно привезенных Вэй-Хунем с островов для известных целей. Г-н П. страдал странного рода болезнью, поразившей весь его организм. То, что произошло далее, не поддается никакому рациональному объяснению. Очевидцы, сбежавшиеся на выстрелы, рассказывают, что означенный г-н, сделав два или три шага в их направлении, вдруг развалился на куски и превратился в зловонную лужу. Наложницы же, ранения которых, несомненно, были смертельными, теперь пребывают в тюремном госпитале и чувствуют себя прекрасно. Пользующий их доктор Краснов говорит, что раны уже почти затянулись и больше не представляют для них никакой опасности. По его мнению, случай этот совершенно необъясним с медицинской точки зрения." - Что же это?
– Я не мог скрыть своей растерянности.
– Я был уверен, что просто бредил... и вот! Андрей Андреич, что же это было на самом деле? - Боюсь, голубчик, это был не просто бред. Из глубины тысячелетий доходят до нас смутные и искаженные предания о женщинах, имеющих в промежности зубы. Кто они, эти страшные существа, эти чудовища в женском облике, о которых рассказывают египтяне и греки, жители Сибири и острова Боас? Иштар, кастрировавшая своего возлюбленного... Изида, убившая Манероса... Артемида, погубившая Актеона... Кто они? Откуда они явились и что с ними стало теперь? Предание говорит, что они бессмертны. Их нельзя убить так, как обычного человека. Но бессмертны они лишь до тех пор, пока своим ужасным орудием лишают мужчину его мужества. Есть только один способ обезвредить их - вложить во влагалище камень. Только лишившись зубов в промежности, они лишаются бессмертия. Ибо тогда, как гласит древнее латинское изречение: Exillo tempore vagina innocens semper fuit.****)

*) Речь, по всей видимости, идет о древнеяпонском медицинском трактате "Дан-до-руи-шиу-хо", или "Систематическом собрании периода Дан-до", составленном по повелению императора Хеизеи-тенно врачами А-бе-Ма-нао и Идзу-мо Хиросада в 808 г. н.э. **) Эскадренный броненосец "Ослябя" был спущен на воду в 1898 году и потонул во время русско-японской войны. ***) "The Influence of Sea Power Upon History, 1660-1783", книга американского морского офицера-историка Альфреда Махана, пользовавшаяся большой популярностью во всем мире. ****) С тех пор влагалище становится безвредным (лат.).