Влюбленные женщины
Шрифт:
– Пожалуйста, – сказала Гермиона, поворачиваясь к ней с любопытным движением, которое словно говорило, что в данный момент эта женщина близка ей, которое словно выделяло жену рабочего среди остальных, оставляя их в стороне, и притягивало ее почти к самой груди Гермионы.
– Я буду вам очень благодарна. Куда вы подадите чай?
– А куда бы вам хотелось? Можно в эту комнату, а можно на лужайку.
– Где будем пить чай? – протяжным голосом обратилась Гермиона к остальной компании.
– На берегу пруда. Мы сами отнесем, вы только
– Конечно, – сказала польщенная женщина.
Компания направилась к входу в переднюю комнату. Она была пустой, зато в ней было чисто и солнечно. Окно выходило на заросший палисадник.
– Это должна быть столовая, – сказала Гермиона. – Будем мерить так, Руперт: вы идите туда…
– Давайте я помогу, – предложил Джеральд, подойдя и берясь за край сантиметра.
– Нет, спасибо, – воскликнула Гермиона, наклоняясь к полу в своем ярко-голубом фуляровом платье. Делать что-то самой, делить работу с Биркиным было для нее высшим наслаждением. Он смиренно повиновался ей. Урсуле и Джеральду оставалось только наблюдать. В характере Гермионы была одна особенность: в каждое мгновение времени она приближала к себе кого-то одного, а остальные превращались в наблюдателей. Это позволяло ей торжествовать над другими.
Они обмеряли столовую и обменивались мнениями, и Гермиона решала, что ленту следовало бы положить на пол. Когда ей противоречили, в ней вспыхивал странный судорожный гнев. Поэтому через некоторое время Биркин позволял ей поступать по-своему.
Они перешли через холл в другую переднюю комнату, немного уступающую первой по размерам.
– Это будет кабинет, – сказала Гермиона. – Руперт, у меня есть ковер, который я хотела бы видеть на полу в этой комнате. Можно я вам его подарю? Пожалуйста, мне было бы очень приятно отдать его вам.
– Что он из себя представляет? – довольно резко спросил он.
– Вы его не видели. Основной тон розово-красный, но остальные цвета – голубой, ярко-насыщенный синий и очень глубокий темно-синий. Мне кажется, вам он понравится. А вы как думаете?
– Звучит очень интересно, – ответил он. – Откуда он? С Востока? Он пушистый?
– Да. Его привезли из Персии. Он из верблюжьей шерсти, очень шелковистый на ощупь. По-моему, это бергамский ковер – двенадцать футов на семь. Подойдет?
– Думаю да, – ответил он. – Но не нужно дарить мне дорогой ковер. Я прекрасно обойдусь и старой оксфордской подделкой под турецкий.
– Можно я все же вам его подарю? Пожалуйста!
– Сколько он стоит?
Она посмотрела на него и сказала:
– Не помню. По-моему, совсем недорого.
Он взглянул на нее, и его лицо стало жестким.
– Гермиона, я не хочу его брать, – сказал он.
– Позвольте мне подарить его этим комнатам, – сказала она, подходя к нему и с легкой мольбой кладя руку на его локоть. – А то я буду огорчена.
– Ты знаешь, что я не хочу, чтобы ты делала мне подарки, – беспомощно повторил он.
– Я и не собираюсь делать тебе подарки, – насмешливо сказала она. – Но ковер-то ты возьмешь?
– Хорошо, – сдался он наконец, и она восторжествовала.
Они поднялись вверх по лестнице. Наверху были две спальни, которые повторяли расположение нижних комнат. Одна была уже наполовину обставлена, и, очевидно, Биркин здесь спал. Гермиона обошла комнату, не пропустив ничего, вбирая в себя все детали, высасывая из всех неодушевленных предметов знаки его пребывания в этом месте. Она потрогала кровать и осмотрела постельное белье.
– Вы уверены, что вам на этом удобно? – спросила она, нажимая рукой на подушку.
– Вполне, – холодно ответил он.
– Вы не мерзнете? Здесь нет стеганого пухового одеяла. Мне кажется, вам оно нужно. Не стоит кутаться в одежду.
– У меня есть одеяло. Его скоро привезут.
Они сделали в комнатах все замеры и обсудили все детали.
Урсула стояла у окна и наблюдала, как женщина несет поднос с чаем к берегу реки. Ей была невыносима пустая болтовня Гермионы, ей хотелось чаю, она была готова на все что угодно, только бы убежать от этой суматохи и деловой атмосферы.
Наконец все вышли на поросший травой берег, чтобы с наслаждением перекусить на свежем воздухе. Гермиона разливала чай. Теперь она и вовсе не обращала на Урсулу никакого внимания. А Урсула, больше не ощущая на себе ее странного юмора, обернулась к Джеральду:
– О, мистер Крич, совсем недавно я вас просто ненавидела.
– За что? – спросил Джеральд, удивленно отшатываясь.
– За то, что вы так плохо обращались со своей лошадью. Как же вы мне были ненавистны!
– Что он такого сделал? – пропела Гермиона.
– Он заставил свою чудесную, нежную арабскую лошадь стоять у железнодорожного переезда, когда мимо проезжали эти ужасные платформы; бедное создание, она чуть не сошла с ума от страха, она была в настоящей панике. Это было самое кошмарное зрелище, какое только можно себе представить.
– Зачем ты это сделал, Джеральд? – холодно поинтересовалась Гермиона.
– Она должна научиться превозмогать себя. Зачем она нужна мне в этой местности, если она вздрагивает и начинает брыкаться всякий раз, когда раздается гудок паровоза?
– Но разве стоило подвергать ее ненужной пытке? – спросила Урсула. – Зачем было нужно все время держать ее у переезда? С таким же успехом можно было отъехать вверх по дороге и избежать этого кошмара. Вы пронзали ее бока шпорами, и она обливалась кровью. Это было так ужасно!
Джеральд напустил на себя высокомерный вид.
– Мне придется ездить на ней, – ответил он. – И если я хочу быть уверен, что в любой ситуации она меня не подведет, ей придется научиться не бояться шума.
– Почему же? – страстно вскричала Урсула. – Она ведь живое существо, почему она должна превозмогать себя только потому, что вы так пожелали? Она имеет такое же право распоряжаться собой, как и вы.