Вначале их было двое...
Шрифт:
Офицер взял одну из грамот и начал читать сначала про себя, потом вслух.
Броха, не сводя глаз с читавшего, внимательно слушала. Потом на цыпочках, боясь помешать, подошла к комоду, порылась в одном из ящиков и, вынув несколько пожелтевших газет, подала их офицеру:
— И здесь пишут о работе моего сына.
Офицер нетерпеливо взял газеты, развернул одну из них и начал пробегать глазами отчеркнутые столбцы.
— Читайте вслух — пусть и Володя послушает, — сказала Броха.
Она давно уже наизусть знала каждое слово из написанных о ее сыне статей, часто перечитывала
Офицер, усевшись поудобнее, начал читать, четко выговаривая каждое слово, чтобы ни одно из них не было потеряно для слушателей.
— Что это за узкорядный сев? — вопросом прервал он чтение. — Применялся ли он у вас в колхозе, или в каком-нибудь другом до того, как его предложил ваш сын?
— Не помню, дорогой. Одно могу сказать — много тогда шумели об этом севе. Почитайте, узнаете. Тут все описано так, как было на самом деле: как Виниамин перестроил сеялку, чего ему стоило получить добавочный посевной материал. Все это здесь сказано, да и люди подтвердят. Они вам лучше объяснят, какую пользу принесла смекалка моего сына. Поговаривали, что благодаря этому способу сева прибавится много тысяч пудов хлеба.
— Спасибо, мамаша, спасибо! Теперь вижу, что великому делу сын ваш положил начало, — сказал офицер, снова принимаясь за чтение. Долго читал он и еще раза два прерывал чтение, прося у Брохи разъяснений. Кончив читать статью, он отложил газету и, раздумчиво растягивая слова, сказал:
— Да-а-а… Это был настоя-а-ащий парень!
— И башковит же был ваш сын, мамаша! — наклонился к Брохе солдат.
— Скажите — до сих пор применяется предложенный вашим сыном способ сева? — поинтересовался офицер. — А где сеялка, которую переоборудовал ваш сын?
— Сеялка долго валялась в сарае и ржавела, но в последнее время с нею возилась жена Вениамина Эстер, — ответила Броха.
— Мама и дядя Меер еще в прошлом году ее починили, — вмешался в разговор Семка. — Я сейчас же разыщу их обоих и сюда приведу — скажу, что к нам гости из папиного полка приехали.
— Кто это дядя Меер? — спросил офицер.
— Это бригадир полеводов, — ответил Семка. — Когда-то мой папа был их бригадиром.
Мальчик стоял уже у дверей, собираясь выбежать, когда офицер обратился к нему с вопросом:
— Так ты, стало быть, бежишь за мамой?
— Да, я скоро вернусь. Мама, наверно, уже дома, а дядю Меера я скоренько разыщу.
— Ладно, Семка, ладно, — весело подмигнул мальчику офицер, — пусть придут, если можно.
Давно уже оплывшие поминальные свечи начали гаснуть.
— Зачем у вас горят эти свечи? — полюбопытствовал сидевший все время в глубокой задумчивости солдат.
— Обычай у нас такой — свечи в годовщину смерти близких зажигать, — ответила Броха. — Целые сутки должны гореть они — ведь они поминальные.
Она вышла в переднюю, внесла оттуда зажженную керосиновую лампу и поставила ее на комод рядом с гаснущими свечами.
— А почему бы вместо этих свечей не зажигать электричество! Надежнее будет, — сказал солдат.
— Внучек мой, дай бог ему здоровья, то же говорит, что и вы. Свечи, говорит он, скоро потухнут, а там еще целый год пройдет, покуда зажгут новые. Что же, говорит он, целый год моего папу и поминать не будут?
— Он прав. Вот умница! — с добродушной улыбкой сказал офицер. — Успокойте его: мы каждый день поминаем его папу. Я вам уже рассказывал об этом.
— А поминальные свечи — это наш старый обычай, — словно оправдываясь, сказала Броха. — Еще дед мой и бабушка так отмечали годовщину смерти кого-нибудь из близких. А как по-новому это делается, не знаю.
— Ну если вам, мамаша, приятно поминать вашего сына зажженными свечами, зажигайте их на доброе здоровье, — ласково улыбнулся офицер. — А у нас свои обычаи.
— Спасибо, родные, спасибо за честь, которую вы оказываете моему сыну, — растроганно сказала Броха гостям. — Спасибо! Ваше внимание к Вениамину мне дороже всего на свете.
Эстер любила по вечерам выходить за ворота и глядеть в бескрайнюю степную даль, откуда порою, как из туманной дымки, выплывает то пешеход, то подвода, а иной раз и автомашина.
«Кто-то идет, едет, торопится куда-то, к кому-то, — думала она. — Только ко мне никто не спешит».
С солдатскими котомками за плечами после долгих и тяжких лет разлуки, пройдя через барьеры несчетных смертельных опасностей, возвращались по степным дорогам мужья к женам, отцы к детям, сыновья к матерям и, открыв дверь родного дома, со слезами радости бросались в объятия своих близких. Но не все дошли до милых их сердцу порогов. Сколько женщин горящими глазами напряженно всматривались, подобно Эстер, в беспредельную степную даль, но никто не заворачивал в их дома, никто не стучался в их окна. Бесчисленные холмики выросли по безграничным просторам страны, но они молчат, не расскажут о тех, что пали, залив своей кровью родную землю. И быть может, над многими из них шумят уже, печально склоняясь к могилам, молодые деревья.
Однажды, когда Эстер, по своему обыкновению, понуро стояла у ворот, она увидела остановившуюся напротив ее дома подводу. С нее соскочил мужчина в сильно поношенном солдатском обмундировании, с заплечным мешком в руке. Он остановился в нерешительности, как будто не зная, куда ему направиться.
— Эстер! — позвал он негромко.
Эстер встрепенулась. Ей хотелось стремглав кинуться к приезжему, но она не могла сделать ни шагу: ноги как будто приросли к земле.
«Кто бы это мог быть? Кто мог назвать меня по имени?» — взволнованно раздумывала она.
— Как живешь, Эстер? — уже громче сказал солдат.
Но Эстер, удивленно всматриваясь в него, продолжала в оцепенении стоять у ворот. Приезжий двинулся к ней, и чем ближе он подходил, тем яснее всплывали перед ней черты знакомого лица.
Наконец, словно сбросив с себя оцепенение, она рванулась к прибывшему, выкрикивая на ходу сбивчивые, обгоняющие друг друга слова:
— Меер? Едва-едва узнала тебя!.. Ты что же, с неба свалился, что ли?.. Почему до сих пор не давал о себе знать?.. Мы даже не знали, жив ли ты?