Вне России
Шрифт:
У меня была какое-то время иллюзия, что загаженность Карельского перешейка исчезнет вместе с советской властью. Теперь понимаю, как наивен был. И если старые садоводства «на 6 сотках» ужасают убогостью, то новые «поселки миллионеров» – хамством втыкания в пространство.
Порою в садоводствах я встречаю машины с финскими номерами: это потомки тех, кто отсюда был выселен, ищут свои старые фундаменты. Зря они: больше нет ничего.
Недавно я свернул с обычного дачного пути на дорогу от Зеленогорска до Полян, то бишь от Териок до Кирккоярви. Там должна была находиться построенная в стиле ар-деко усадьба Мариоки, которую дореволюционный министр госимущества Картавцев подарил своей жене Марии Крестовской. Крестовская покровительствовала искусствам, в Мариоках бывали писатель Андреев, художник Серов. Я нашел эту усадьбу (ни единого указателя с дороги) – точнее, то, что осталось: перекореженные взрывом руины на месте дома и церкви, разоренную могилу владелицы. Стенд, установленный по перестройке, свидетельствовал, что еще в 1939-м усадьба была цела. То есть не финны, а наши взорвали.
Таких разоренных мест – которым Финляндия продлила жизнь на пару десятков лет после 1917-го – сотни по всему Карельскому перешейку.
Война проиграна. Захламленная благодатнейшая земля (супесчаники, сосны, озера, Балтика); ужас мелколоскутных кто-во-что-горазд построек; расхристанные дороги; кошмарящие по этим дорогам менты; килотонны валяющихся банок-бутылок, уничтоженные усадьбы, церкви и оскотиненный панельными домами некогда прелестный средневековый городок Виипури, Выборг – вот что такое по большей части сегодня бывшая финская территория.
Проигравшим пора делать выводы.
Я, если честно, не верю в действенность обычного покаяния – признал ошибки, пустил слезу, поставил свечку, – голос сверху: «Прощеооооон!»
Для меня покаяние – это действия, поступки.
Я не о том, чтобы вернуть финскую землю снова под финскую юрисдикцию: это глупая идея, которая принесет лишь страдания новым (теперь уже русским) переселенцам и, кстати, обрушит экономику Финляндии, где во все стране примерно столько народа, сколько живет в одном Петербурге.
Но начать платить в признание вины компенсации тем финнам, что бросили в Южной Карелии дома, подворья, квартиры, – это вопрос чести. Их немного в живых осталось, но еще можно успеть. Не надо только говорить, что «лишних денег в стране нет» или что «не хватает денег на учителей и врачей». Лишних денег в стране – куча, а учителя и врачи грабятся ежедневно: посмотрите на часы на руке российского чиновника, на его машины и недвижимость. Сколько можно вопить о величии страны, поднявшейся с колен, и ничего при этом не делать? Великая страна для меня – это Германия, не просто признавшая вину, но и выплатившая компенсации жертвам концлагерей.
Во-вторых, я бы в одностороннем порядке отменил для финнов въездные визы: чем больше соседей приезжает, смотрит, влияет на судьбу Южной Карелии – тем лучше. Я слышал десятки раз про «это невозможно» и знаю аргументы – что Финляндия входит в Шенгенский союз, и, следовательно, нужны переговоры со всем Шенгеном. Но я этого не понимаю и не принимаю. Получается, начинать войну можно безо всяких переговоров, а исправлять последствия – нельзя?
В-третьих, я бы издал – причем за счет казны – нечто вроде Зимней книги: документ, честно перечисляющей всех, кто погиб, и все, что было уничтожено в ходе той кампании, – включая прежние, финские, названия. Я бы вообще дополнил все дорожные указатели в Карелии прежними, финскими именами. Уверен, финны бы в этом поучаствовали. И тогда при въезде в Рощино-Райвола каждый смог бы узнать историю этого поселка, а местный житель – еще и сравнить нынешнюю жизнь с прошлой (и задать несколько интересных вопросов себе и своим властям). Кстати, я бы начал дискуссию о том, не вернуть ли ряд прежних имен. Вряд ли это пройдет с Комарово и Репино (бывшими Келломяками и Куоккалой). Но вот Гаврилово обратно в Кямяря я бы переименовал. Хотя бы потому, что поселок был назван в честь техника-лейтенанта Гаврилово, отбивавшего у финнов Кямяря в 1944-м и тогда же скончавшегося в госпитале. Техника-лейтенанта Гаврилова очень жалко, за могилой его следует ухаживать, – но не следует и забывать, что он, пусть и подневольно, продолжал дело, начатое в 1939-м, когда Красная Армия, подойдя к Кямяря, уничтожила здание вокзала и свежепостроенную (год, как финские дети в ней отучились) школу. Как вы лодку назовете, так она и поплывет: я вижу прямую связь между нынешним состоянием поселка Гаврилово, с его пылью, грязью, страшноватыми домами и вечноразбитой дорогой – и названием.
Я бы вообще максимально поощрял финское присутствие на Карельском перешейке – выделял бы как землю, так и места в каких-нибудь градостроительных советах. У них, маленьких и когда-то слабых, есть чему поучиться: хотя бы тому, как из слабых, аграрных, бедных становятся индустриальными, богатыми, зажиточными, терпимыми.
Эрнест Хемингуэй назвал один сборник рассказов «Победитель не получает ничего»: Хемингуэй воевал и знал, о чем писал.
История, по счастью, вовсе не статична – победы оборачиваются поражениями, однако возможно и наоборот.
70 лет с начала советско-финской войны – хороший формальный повод, чтобы обо всем этом начинать говорить. Идея «перестать подвергать сомнению итоги войны» – на мой взгляд, ужасна. Если не пересматривать, то тогда нужно будет признать себя проигравшими войну навсегда.
А таковым быть ужасно не хочется.
2009 Comment
Ничего из того, что я предлагал сделать частью деятельного покаяния перед Финляндией – увы – сделано не было. В середине третьего срока правления Владимира Путина (формально главой страны этот срок числился Дмитрий Медведев) Россия упивалась своим величием, за которое искренне принимала размер поступлений от продажи углеводородов. Упивающиеся не каются. Каются протрезвевшие.
Но меня в свое время история маленькой страны, оказавшейся между жерновами двух зловещих империй, а потому обреченной быть виновной при любом раскладе, и вправду шокировала. При первой же возможности я завел об этом разговор с финским актером Вилле Хаапасало. Игравшем – если кто запамятовал – в «Особенностях национальной охоты». «Мы, финны, – неожиданно ответил Вилле, – вообще-то должны быть благодарны Сталину. Потому что, отдавая машины и сталь СССР, мы вынуждены были индустриально развиваться, и в итоге из нации крестьян и алкоголиков мы превратились в экономически процветающую страну».
Наиновейшая история подтвердила этот довольно спорный тезис. Поток нефтедолларов не просто направил русских отдыхать за границу, но и раздул внутренние цены в России так, что выгоднее стало отдыхать, лечиться, делать шопинг не у себя, а заграницей (и даже летать заграницу через заграницу). Это русские деньги превратили незначительный аэропорт финской Лаппеенранты в чуть ли не международный хаб! За 2011 году пассажиропоток там вырос на 90,3 % (каждый второй пассажир был с паспортом РФ).
То есть, когда кончатся газ и нефть, у финнов останутся аэропорты. Ну, а у нас – воспоминания.
Тоже лучше, чем ничего.2012
Bonus! #Финляндия #Коли А зори здесь тихие
Tags: Дорога на Север и менаж-а-труа в церкви Темппелинаукио. – Отсутствие комаров и секретный подземный ракетный завод. – Питьевая вода из озера, нудизм, лососевое сафари, двойной закат и лунный автобан.
Я однажды забыл обо всем, проводя отпуск внутри открытки, а потому потом, уже вернувшись, описал ее содержимое в архаичном эпистолярном жанре. Ведь национальный парк-заповедник Коли (гора, озеро, сосны, кораблик) – это главный открыточный вид Финляндии. Вот вам письма из Коли.
1.
Дорогой мой!
Я, признаться, впечатлен днем пути, хотя мы сняли коттедж всего в 400 километрах от Хельсинки к северу, в центре того, что финны в угоду туристу называют Lakeland и «страной тысячи озер», – к чему, как понимаешь, я относился со скептицизмом. Наш соотечественник вообще, заметь, с иронией относятся к тому, что связано ценностями финской жизни, полагая эту жизнь руральным придатком к нашей конвульсивно дышащей империи. Но что бы ты сказал, узнав, что в гранитном щите, на котором устроен Хельсинки, выгрызен подземный город, весь отведенный под паркинг (вряд ли финны замышляли бомбоубежище)? Или что в Lakeland, начинающейся к северу от Иматры и Лаппеенранты, и правда тысячи озер, так что, как говорит моя Тамара, от «красоты неземной» захватывает дух, когда едешь по дамбе через воду, испещренную бухточками, заливами, островами, шхерами? Что бы ты, дорогой, молвил, увидев пасущихся по берегам коров в кожаных лифчиках (размер примерно 10-й), дабы вымя не волочилось по земле?
Впрочем, я отвлекся, хотя надо бы еще упомянуть свадьбу в Хельсинки, в скальной церкви с не-вы-го-ва-ри-ва-е-мым именем Темппелинаукио. Мы стали невольными очевидцами. Свадьба была из богатых (дамы все в шляпках), жених наголо брит (типа, шоу-биз), а невеста старше, думаю, лет на 15. Стоял ровный гур-гур, какой всегда бывает в толпе. А потом вдруг, как перед грозой, стихло, и сквозь толпу, рассекая ее, словно Гамлет, прошел белокурый юный бог, так что Тамара дернула меня за рукав, и невеста бросилась к богу, но он отстранил ее рукой и поцеловал жениха в губы. А потом все в той же тишине развернулся и ушел – что там твой Гас Вин Сент!.. Впрочем, опять отвлекся.
Итак, коттедж наш (вполне шикарный) стоит прямо на мысе Коли в центре заповедника Коли, а сбоку в тайге угадывается гора Коли с горнолыжным курортом, от которого к августу только и осталось, что кресельный подъемник (говорят, действующий).
Нас окружают, как бы в Мурманске сказали, «севера».
Заход случается поздно, к полуночи, и мы непременно ходим смотреть на «зорю» – а зори здесь необычно тихие.
После них небо долго еще белесо, и полная луна отражается в воде странно. Митя, достигший того прелестного возраста, когда уже способен к анализу, но еще непосредствен, говорит: «Родители, это не лунная дорожка, это лунный автобан». Озеро называется Пиелинен. Длиной оно 80 верст – и, если не ошибаюсь, является в Финляндии крупнейшим водоемом, жирным сальмоном плюхнувшимся в Лейклэнд… Вот, Тамара с Митей вернулись.
Завтра – или послезавтра – продолжу.2.
Привет, снова я.
На третий день жизни у озера пришла мысль писать письма ручкой и отправлять тебе с дикими гусями, которых здесь в изобилии, потому как объяснила местная правительница тетя Кайя, Коли – птичий заповедник.
О впечатлениях первых дней.
Как ты знаешь, мы с Тамарой по утрам бегаем километров пять, то же и здесь. Комаров, к твоему сведению, в Финляндии нет – как объяснить, что они тучей висели над нами у погранперехода в Торфяновке, но совершенно исчезли в Valimaa? Но ведь факт! Бег по мягкой тропе под соснами – особое удовольствие. Особенно, когда из-под ног взлетают пуховыми подушками тетерева – за первое утро вспугнули штук пять. Но главную проблему для бегуна составляет черника размером, не вру, с ноготь. И это, обрати внимание, безо всяких генных модификаций. И Тима, конечно, удержаться не может: бег вместо сорока минут занимает теперь часа полтора.
А вчера нашли холм, у подножия поросший желтой морошкой: обзавидуйся! Морошка, черника, тетерева, озеро и лес, почти что тайга. Но на развилках все деревья помечены – перед reception у тети Кайи вывешен щит с разноцветными обозначениями троп: не заблудишься. Тамара в поисках премиальной черники забрела в какую-то совершенную чащу и вдруг криком призвала меня. Что бы ты думал? В чащобе обнаружен был стационарный электронный пульт, над ним оранжево мигала лампа. В девственном-то лесу! Я, как верный сын своего народа, подумал: ага, сыны Суоми! Рассекречен ваш секретный ракетный подземный завод! Но тут же понял, что это датчики коммуникаций, проходящих у нас под ногами. Ведь питается же электричеством наш коттедж, хотя проводов к нему нигде не видно? А лампа указывает обходчику место проверки. Такие дела.
После обеда, оставив Тамарку в черничнике, покатил на велосипеде на узкий, как лезвие, полуостров, сильно прельщавший меня на карте. Понимаю, что не описать, но… Помнишь, мы обсуждали, что когда едешь по Питеру по набережной Фонтанке, то ощущение, будто внутри гравюры? А здесь ощущение, будто внутри сотворения мира. Вот справа и слева вода, беспримерно чиста. Вот гранитные валуны, вот сосны. Ни души. И знаешь, я, который натуристского движения всегда не без брезгливости сторонился – вдруг понял, что нужно раздеться, и сиганул голым с гранитного плато в воду, а потом загорал голым на этой каменной плите, а потом, как дурак – что было, то было! – кувыркался во мху, как на ковре, как в детстве дети прыгают и кувыркаются исключительно по причине счастья. Очнулся от треснувшей ветки. Расставив четыре жирафьих ножонки, на меня с интересом смотрел лосенок. Потом уковылял.
Кстати: обнаружил виллу богатого финна: небольшой по нашим меркам дом сливался с водой и валунами, а рядом была вертолетная площадка.
Да, ты просил написать о самом сильном впечатлении первых дней. Самым сильным было предупреждение в нашем коттедже (где сауна, посудомойка, DVD и спутник): Drinking water from the lake. Я сначала опешил: а что, из-под крана воду пить нельзя?! – пока не дошло: пить из озера можно тоже.
И вот плывешь себе по Пиелинину, делаешь глоток – и плывешь дальше.