Внизу наш дом
Шрифт:
Так потихонечку я за конец апреля и май месяц «выхлопотал» себе совершенно честный аттестат зрелости. Не понял только, отчего преподаватели школы столь единодушно согласились со мной расстаться — я ведь немало досаждал им раньше. Или именно в силу этой самой причины? Чтобы избавиться поскорее от проказника и драчуна? Хотя, перерывая учебники за все годы и назад и вперёд, чтобы освежить в памяти давным-давно пройденное, я был тише воды, ниже травы.
Есть у меня и другая версия — как раз в этот период вышло постановление об упорядочении всеобщего образования, в котором не только разделили школу на начальную, среднюю и неполную среднюю, но и потребовали от директоров этих учебных заведений наличия профильного образования. Похоже, под кем-то зашаталось
Словом, выправив документ о среднем образовании, я явился с ним на аэродром, где и получил должность ученика моториста и место в общежитии. Так, чтобы взаправду летать — конечно, меня не допустили. Зато прокатиться с пилотом в пробном полёте после ремонта машины — это считалось в порядке вещей. Ну а уж «подержаться» за ручку ребята мне позволяли всегда. В общем, былое мастерство возвращалось, хотя, до фигур высшего пилотажа дело не доходило — я не был уверен в том, что моё юное тело способно с ними справиться. Его (тело) следовало, и подкормить, и натренировать. Турник, брусья, акробатика — я же помнил, какие моменты особенно важны, хоть для обеспечения высокой подвижности машины, хоть для уверенной ориентации.
Скажем, висение вниз головой на кольцах необходимо для тренировки сосудов головного мозга при работе в условиях самых неприятных перегрузок — отрицательных.
Режим у меня образовался довольно благоприятный — в аэроклубовской столовой ученика моториста поставили на довольствие, а общежитием назвали койку в казарме тут же. Хотя, напрасно я нарёк эту заставленную кроватями комнату казармой — особых строгостей здесь заведено не было. В просторной многоместной спальне ночевали и учлёты, и технический состав. Народ приезжал и уезжал в соответствии с графиками и планами Бассейнового отделения Осоавиахима, на которые накладывались «перебои» с лётной погодой или в поставках горючесмазочных материалов.
После лётных происшествий тоже всё сбивалось, а мы пахали, латая машины, которые в будущем будут носить гордое название «рус фанер». Зачем мне это нужно? Закопошилась под причёской одна мыслишка. Началось всё со списания вконец износившегося У-1, на мотор которого я положил глаз. А потом — и лапу. Начальник вообще-то приветствовал разного рода самодельное творчество, а желающих построить самолёт своими руками в это время хватало. Комсомол эту увлечённость поддерживал, даже некоторые средства где-то изыскивал для энтузиастов.
В общем, снял я со списанной машины старичка «Рона», сиденья, и много разных других полезных мелочей — не делать же своими руками в кустарных условиях ремонтной мастерской решительно всё! И призадумался — чего бы такого сотворить? Ведь моё увлечение авиацией так и не прошло… с одной стороны. И знаю я о ней столько, что и сам порой понять не могу, чего ещё хочу.
— Шурик! Что это ты такое плетёшь? — Шурочка теперь официально оформлена инструктором и частенько днюет и ночует здесь, на аэродроме, выжидая просветов в непрерывной череде осенних дождей. Разумеется, она часто и подолгу скучает, глядя на сплошную свинцовую пелену, нависшую над лётной полосой — синоптическая служба пока налажена… пропущу несколько рвущихся из души слов. Плохо налажена. Над недалёким Чёрным морем бушует шторм, после завершения которого ожидают несколько ясных дней.
Казармы заполнены ждущими лётной погоды учлётами, а мы, технари, зачехлили подготовленные машины и совершенно свободны.
— Ты ведь уже узнала, — отвечаю я на заданный вопрос констатацией очевидного факта.
— Лонжерон из проволоки, — смешно морщит девушка свой восхитительный носик. — Или это ты делаешь просто макет, чтобы проверить, какие силы в каком месте возникают?
Я смущённо киваю, потому что начинать лекцию о достоинствах композитных материалов с моей стороны было бы опрометчиво. Тем более — не вполне уверен в правильности выбранного пути. Дело с том, что имеющиеся в это время пластмассы не слишком хороши. Скажем, целлулоид является одной из форм пироксилина, то есть горит он так, что дух захватывает и даже если сбить пламя, тление может продолжиться. Самым доступным из негорючих полимеров в это время является бакелит — вариант известный в наше время как фенолформальдегидная смола. В авиации сейчас применяют бакелитовый лак. Пропитывают им ткань, которой обтягивают фюзеляжи и крылья самолётов. Не все догадываются, что высыхание этого лака — на самом деле — полимеризация. От этого проистекает и довольно высокая прочность ткани и стойкость её к морозу, солнцу и дождям.
В результате сочетания прочных, но гибких, волокон с обычно хрупким, но очень крепким полимером получается интересная во многих отношениях композиция. Отсюда и появилась у меня мысль «поручить» работу на растяжение проволочкам и развитых стальных тросов, а на сжатие — тем же проволочкам, обволочённым «футлярами» из бакелита, связанного волокнами.
Для серийной постройки летательных аппаратов подобная технология непригодна совершенно, но для одинокого кустаря — вполне приемлема. Сначала я согнул длинные верхнюю и нижнюю дуги, работающие на растяжение, потом связал их многочисленными диагоналями на манер железнодорожных ферменных мостов, скрепив это всё точечной сваркой, и получил весьма лёгкий, но очень неслабый каркас лонжерона сразу на два крыла. Впрочем, это предстояло оклеить тканью и волокнами обычной верёвки, пропитывая их послойно бакелитовым лаком.
То есть настоящую прочность конструкция должна обрести лишь после надёжной пространственной фиксации элементов, работающих на сжатие. Тем более что связанные полимером волокна тоже весьма крепки. И вот, теперь я размышлял над тем, как бы не отравиться этой фенолформальдегидной дрянью — я-то знаю, чем чреват контакт с нею. А здоровье мне очень даже пригодиться для того, чтобы летать. Если честно, то в качестве средства защиты подошёл бы изолирующий противогаз, да вот не ведаю, есть ли они в это время — невозможно знать всего на свете.
Про это я и рассказал Шурочке — она призадумалась и долго разглядывала закреплённую на стене семиметровую ажурную конструкцию.
— Поспрашиваю у знакомых, — наконец улыбнулась она своим мыслям и принялась помогать мне с шаблоном второго лонжерона ещё тоньше первого. Ей не надо объяснять, какой выигрыш даёт тонкое крыло. В прошлый раз сама об этом мечтала в моём присутствии. Года через два, если по-нынешнему считать.
Мы прямо по нанесённой мною разметке набивали на ровную дощатую стену деревянные баклашки, намечая пути прокладки проволоки. Хитрые такие чурбачки с пазами, через которые будут поданы к местам будущих связей губки сварочного аппарата. А потом я долго гнул неподатливую сталистую жилу троса по тщательно выбранному радиусу — тут ведь и прочность нельзя потерять, и поломать не хочется, и нагревать нельзя — боюсь «отпустить» закалку. Нет, я не материаловед в данной области — это работает обычная конструкторская паранойя. Следствие незнания.
Изолирующий противогаз Шурочка доставила вместе с молодым и статным военным моряком. Вернее, она вела за руку этого человека, а уж за ним следовала группа матросов, несущих водолазный скафандр, круглый медный шлем с окошком, шланги и ручную помпу для нагнетания воздуха. Несли они это от грузовика, на котором доставили. Парни облачили меня в сей нелёгкий доспех, проинструктировали и принялись качать. А я вошел в сарай и попытался приступить к работе. Увы, мои мышцы — мышцы мальчика — выдерживали сие испытание недолго. «Спёкся» я, пытаясь откупорить банку с лаком — водолазные рукавицы не позволили добиться успеха. К тому же, костюм надулся и стал сковывать движения, а достать макушкой до клапана, чтобы стравить лишнее, я не смог.