Внучка берендеева. Второй семестр
Шрифт:
Близкий.
И не могу забыть того, что на острове видела.
Велимиры.
И его, огнем погребальным ставшего. И знаю, что тайна сие, которую Кирей никому, небось и матушке своей разлюбимой, не доверит, и молчу… и терплю…
…и Еське лишь вздыхаю.
– Значит, выбрать ты выбрала. Так?
Я кивнула.
Просто у него выходит… выбрала. А ведь и вправду выбрала. И скажи теперь Арей, что знать меня не желает…
…не скажет.
Откудова мне это ведомо? Сама не знаю. Просто
– А если так, то примем, как говорит Люциана Береславовна, за аксиому, что сволочью конченной он быть не может. – Еська руку сунул. – Лечи давай, дева-воительница…
– Лечу, – буркнула я.
Признаться, лекарские чары мне давались проще огненных, то ли оттого, что объясняла Марьяна Ивановна подробно да толково, то ли оттого, что целительство бабьей натуре ближе.
Но с ожогами все одно сладить не пробовала.
– А если так, то переменился Арей не к тебе… скажем так, не к тебе одной… вообще странным стал, признаю. – Здоровою рукой Еська поскреб переносицу. – Но причина тому – не ты. Думаю, дело в том обряде, который ему силу вернул.
– С чего…
– Думай, Зося! Без силы он одним человеком был. С силой – другим стал… и иных событий, которые могли бы перемены повлечь, я, уж извини, не наблюдаю.
– Кирей…
– Правды тебе не скажет. Погоди! – Еська ухватил меня за руку. – Не лезь. Если молчат, то на то своя причина имеется. И что ни ты, ни я ее не знаем, так, может, им с того и легче…
А мне?
Кирей… каждый день заглядывает… женишок, чтоб его… любезный… орешки медовые, пряники сахарные, печатные… словеса разлюбезные… а про важное…
– Злишься – это хорошо… злая баба лучше страдающей.
Я ничегошеньки не сказала.
– Зослава. – Еська вновь сделался серьезным настолько, насколько сие ему было свойственно. – Ты ударилась в страдания и позволила убедить себя, что ни на что не способна. А им только того и надобно. Матушке ты симпатична, не скрою. Но вмешиваться она не станет. У нее и без того проблем хватает… царь…
…а ведь царя батюшкой он не именует. А царицу вот… и искренне, это я чую. Выходит, она для них и вправду матерью стала… только мне-то с того что?
Ничего.
Не надобно еще и туда носу совать, ибо безносой девке замуж выйти ох как тяжко.
– …ему уже недолго осталось. Он на одном упрямстве держится. А насколько еще его хватит… даст Божиня, до осени сумеет. А нет… летом все решится, Зослава.
Сказал и на ладонь свою дунул.
– Вот, и все у тебя выходит, когда делаешь, а не думаешь, как бы половчей сделать…
Я и сама подивилась.
И вправду ладонь чистая, розовая, ни следочка на ней не осталося, кожа будто бы белей прежнего стала. Неужто и вправду я?
– Пойми, им нужно кого-то выбить…
– Меня?
– А хоть бы
Я скрутила пальцы, как оно нам Люциана Береславовна показывала. И негнуткие, нехорошие, с трудом они в правильную фигуру связалися.
Тепериче надо было силою наполнить.
И отпустить.
– …хуже другое. Если тебя отчислят из студиозусов, то и защиты ты лишишься.
Сила текла тяжко, не ручейком, как должно, скорей уж киселем переваренным, с комками. И комки оные застревали, мешались.
Нет, не так.
– …многие рады будут.
И мыслится, среди особливо радых станет батюшка Горданы, а с ним и боярыня Ксения Микитична…
– Судить тебя не за что. Пока не за что, но дай срок и… – Еська хлопнул по ладони. – Сосредоточься. Ты обязана сдать практику. И ты сдашь ее! Даже если для этого нам полигон обжить придется…
…нет уж.
Не хочу полигону обживать.
Неуютно тутоки. И снежит… вот же месяц-слезогон! Удружил.
– Но лучше уж ты постарайся, – добавил Еська, шморгнувши носом. – Выкинь из головы дурное и тужься, Зося… тужься…
Глава 4. О царевиче Евстигнее
Ножи входили в деревянный щит.
Мягко.
Что в масло.
Только масло щепой не брызжет, да и щит… держится, холера, но Евстя чуял – еще немного, и упадет, а то и вовсе рассыплется.
– Долго будешь маяться? – поинтересовался Лис, которому глядеть на сие было муторно. Он ходил кругами, не способный остановиться.
Сгорбился.
Голову в плечи втянул. Поводит, ловит запахи. Что чует? Что бы ни чуял, Евсте этого не понять, а потому Лис и рассказывать не станет. Если кому и обмолвится, то братцу своему.
Сколько лет, а эти двое наособицу. И не сказать, чтобы вовсе чужие – нельзя остаться чужим, когда живешь с человеком бок о бок, день за днем, когда видишь, как он ест, как он спит…
– Если скучно, иди себе, – сказал Евстя, отправляя последний из десятки.
Это прочим казалось, что ножи у него одинаковые.
Разные.
Как люди.
Первый номер тяжеловат. И рукоять его поистерлась, но в руку ложится, во всяком случае Евстину. Второй вот при броске вправо норовит уйти, на волос всего, однако, не зная этой его особенности, в цель не попадешь.
Третий…
– Нельзя. – Елисей упрямо мотнул головой и присел на корточки.
Уперся растопыренными пальцами в землю да так и застыл. Ни живой, ни мертвый. Глаза полуприкрыты. Голова опущена. Под тонкою рубахой обрисовывается горбатая спина. Этак и вправду перекинется.