Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
Шрифт:
Тело ванакта отнесли в храм Афины. Так велел Персей над еще теплым трупом. В храме покойного ждал его брат, павший от руки внука три года назад. Жестокая насмешка — вечные враги, близнецы Пройт и Акрисий после смерти вновь оказались рядом, как в утробе матери. Горожане шептались: ванакт не рискнул биться с Персеем. Вышел к нему
119
Гомер, «Илиада».
Рядом с Персеем, кусая губы, стоял Мегапент, басилей Тиринфа. Сражение обошлось без его участия. Он вошел в Аргос, лишь когда битва кончилась. Сын не посягнул на отца. Кто укорил бы Мегапента в родительской крови? Никто. Вот и сейчас он приказал устроить поистине царскую гекатомбу над отцовской могилой.
— Тень в Аиде возрадуется, — бросил он. — Давно пора…
Редкие смельчаки, отважившись заглянуть в лицо Мегапенту, быстро спешили прочь. Скорбь по отцу? — нет, черты Мегапента светились удовлетворением, чтоб не сказать, радостью. И это было страшнее всего.
К ночи у храма остались двое: убийца и сын убитого.
— Аргос твой, — сказал Персей.
— Что ты возьмешь себе? — спросил Мегапент.
— Костер.
— Какой еще костер?
— Погребальный.
Мегапент вздрогнул. Если Убийца Горгоны обезумел…
— Успокойся, — Персей сцепил руки за спиной. — Не сейчас.
ЭКСОД [120]
Триефонт: …я ровно ничего не слышал о Горгоне, кроме имени.
Критий: Она, друг мой, была смертной девой, прекрасной и пленительной. И только когда благородный юноша Персей, прославленный чародейством, заколдовав ее, коварно обезглавил, боги завладели ее головой для отвращения опасностей.
120
Эксод — заключительная песня при удалении хора со цены.
…чуда не случилось.
Костер полыхал жарче горна в Гефестовой кузнице. Люди пятились, не в силах отвести взгляды от буйства пламени. Молчали боги на Олимпе. И молчали боги на земле, чье присутствие было скрыто от смертных: дева-воительница с копьем и двое прекрасных юношей. На сандалиях первого трепетали радужные крылышки, второй укрыл плечи шкурой леопарда. Крылатый держал в руках кривой меч — оружие Персея исчезло из дворца сразу после смерти героя. Серп Крона жёг богу пальцы даже сквозь дубовые ножны. Сдавшись, Гермий отдал меч сестре — и выдохнул с облегчением. Дионис же смотрел на костер. В черноте его глаз плясали зарницы. Последний Олимпиец стоял хмурый, плотно сжав губы. На земле корчилась тень сына Семелы — косматый мужчина в годах.
Чудилось — это он горит, уходя навеки.
Гудело пламя, закручивалось смерчем, взмывало к небесам. Отойдя на безопасное расстояние, люди окаменели, подобно жертвам страшной Медузы. Лишь костер в центре скульптурной группы казался живым существом. Он ярился так, будто хотел пожрать не только плоть, но и память — ложь и правду, явь и тайну.
— Не надо!
Вскочил хромой Алкей — и со стоном рухнул обратно на табурет. Ноги предали калеку. Ахнув, в ужасе зажала ладонями рот его дочь. Ринулся вперед Амфитрион: сгореть, но спасти! Статуи ожили; отчаянно, как при родах, закричали женщины…
— Мама, стой!
— Бабушка!
Легче птицы Андромеда преодолела жалкий десяток шагов, отделявший ее от погребального костра. В лицо дохнул жар. Сейчас вдова Персея отшатнется — и взрослый, сильный внук успеет подхватить ее, унести прочь…
Отшатнулся костер.
Крылья выросли за спиной у Андромеды. Ослеплен пламенем, внук ясно увидел их: на перьях из меди играли кровавые отблески. Мощный рывок, и бабушка погрузилась в самое сердце огненного вихря, в красный мрамор из каменоломен Пароса, став частью грядущего барельефа. Лепестки цветка, алые и охристые, старательно огибали Андромеду, боясь сомкнуться вокруг нее гибельным, испепеляющим бутоном. Прямая и одинокая, она стояла над телом мужа, и когда порыв ветра отдернул дымную завесу, Амфитрион не поверил своим глазам.
Бабушка улыбалась.
Ободренный ее улыбкой, костер ожил. Андромеда не издала ни звука. Языки пламени вились вокруг головы женщины — корона из горящих змей. Тело ее сделалось водой — нет, горючим земляным маслом, потому что огонь взревел диким зверем. Двое, пылая, возносились над дворцом. Плечом к плечу, все выше, туда, где загорались первые звезды…
…растаяли.
Костер едва тлел. У Амфитриона слезились глаза. От дыма, должно быть.
— Пойдем, сынок, — окликнула его Лисидика.
— Оставь его, — вмешался Алкей.
Отец лучше понимал сына.
Рдела груда углей. Местами вспыхивали язычки пламени. Никто не спешил заливать костер вином, выбирать прах и кости, прятать их в золотую урну. Все ждали. Наверное, знали, что в золе не сыщется останков — хоть до утра просеивай. Амфитрион глянул вверх. Нет, ему не померещилось. Звезды сложились в новый рисунок. И если ночь сродни беспамятному мраку Аида, то вокруг Персея с Андромедой тьма редела.
Умирает бог — меняется земля. Умирает герой — меняется небо.