Внук золотого короля
Шрифт:
Оба они корчились от смеха.
— А я все-таки сильнее тебя!
— А я ловчее!
Теперь у Володи был верный новый друг.
По вечерам Володя тайком приходил к нему, и они рассказывали друг другу про свою прежнюю жизнь. Володя говорил про Москву, Эдуард — про океан. В этих беседах принимал еще участие Сам, которого Володя «представил» Эдуарду.
Очень часто по вечерам, когда все уже спали, они возились втроем. Мальчики пытались повалить Сама. Но негру стоило только раздвинуть руки, и оба они летели в противоположные углы.
— Какой ты
Сам вздохнул.
— Ох, били, масса Эдуард, — сказал он, — крепко били...
— Посмотреть бы хоть на того, кто бил.
— Ой, — с ужасом пробормотал Сам, — лучше уж не смотреть!
Теперь стало жить веселее.
Однако Володя вовсе не предполагал удовлетвориться такою жизнью. Он поставил себе непременною целью вернуться в Москву и решил добиться этого во что бы то ни стало.
Эти его мечты вполне разделял Сам.
Москва представлялась ему каким-то сказочным городом, в котором, во-первых, нет Бубби, а во-вторых, любят негров.
Эдуард тоже с интересом прислушивался к рассказам Володи.
Он тоже не собирался успокаиваться на той жизни, которую он вел. Плавать по океану — это другое дело. А это что? Ходи, как кукла какая-то, разговаривай с какими-то старухами, приучайся к каким-то денежным делам. Да чорт ли мне в этих миллиардах!
— Знаете что, давайте удерем! — предложил он.
— Но как?
— Трудно. Мистер Томсон такую тревогу забьет. Сцапают, как пить дать.
— Надо выдумать что-нибудь поосновательнее!
XVII. Надежды и разочарования
Мистер Томсон был очень недоволен своим питомцем.
«Трудно с этими полудикарями, — думал он по вечерам, сидя у себя в кабинете, — его интересует совсем не то, что интересует нас. Надо будет посоветоваться с опытными педагогами».
Опытные педагоги очень долго обсуждали, как лучше поступить в этом случае. В кабинете у мистера Томсона было собрано специальное заседание, на котором было принято следующее мудрое решение.
«Так как юный Ринган провел всю жизнь на океане и океан, стало быть, является для него как бы родной стихией, о которой он несомненно тоскует, то было бы целесообразно купить ему яхту, могущую совершать океанские рейсы, и отправить его путешествовать в сопровождении учителей и воспитателей. От подобного путешествия могла бы получиться лишь польза и в физическом и в моральном отношении».
Мистер Томсон одобрил такое решение педагогического совета.
Когда наступил день рождения Эдуарда, он предложил ему съездить на автомобиле в порт. Эдуард согласился, немного удивленный.
Там на синем море недалеко от пристани стоял на якоре красивый белый пароход, убранный пестрыми флажками.
Моторная лодка быстро донесла их по волнам от пристани до белого парохода.
На носу его Эдуард прочел золотую надпись: «Джон Ринган».
Когда он, все еще недоумевая, поднялся по трапу, вся команда выстроилась на палубе, и капитан приветствовал его громким «ура», подхваченным всеми.
— Это ваше судно, — сказал мистер Томсон, — вы можете на нем путешествовать.
«Джон Ринган» через три дня уже снялся с якоря.
Эдуард упросил мистера Томсона отпустить с ним Володю и Сама.
Сам был вне себя от восторга и ревностно занялся стряпней, помогая коку.
Володя тоже был очень доволен. Все-таки развлечение.
Эдуард же чувствовал себя крайне глупо.
Прежде капитан «Кашалота» либо щелкал его по затылку, если был им доволен, либо стегал его канатом, если бывал сердит.
Но этот прекрасный с виду, бравый капитан с рыжими баками почтительно называл его «сэр» и за обедом сажал рядом с собою — почетное место на корабле.
Эдуард смущенно отвечал на поклоны матросов и краснел, слыша, как они пересмеиваются за его спиной.
И здесь он чувствовал себя какой-то наряженной куклой и не ощущал жизни. Жизнь, по его понятиям, состояла в лазаньи по канатам, в «смотрении вперед», в мытье палубы, одним словом, в той веселой деятельности, которую прежний дед его называл работой. А это разве жизнь — ходить по палубе и смотреть на чаек? С тоски подохнешь!
Учитель географии объяснял ему разные очень интересные вещи, научил его определять широту и долготу местности по высоте солнца, научил его пользоваться секстантом, подзорною трубою и другими морскими инструментами. Эдуарда все это очень интересовало, но ему было досадно, что всем этим он занимается как любитель, как праздный путешественник. «Когда капитан смотрит в трубу, — думал он, — он смотрит за делом. Я смотрю так, просто... здорово живешь».
И поэтому, глядя на милый ему океан, Эдуард очень часто зевал во все горло, не потому, что хотел спать, а потому что ему было невыносимо скучно.
— Не угодно ли мистеру Эдуарду посмотреть туда? — сказал однажды капитан, подавая Эдуарду подзорную трубу.
Тот посмотрел.
— Маркизские острова! — вскричал он радостно, как вскрикивает человек, увидавший старого знакомого.
— Они вам знакомы?
— Еще бы... я тут... бывал когда-то.
Он вспомнил, какая бывало суета поднималась прежде при виде этих же самых островов. Надо было все приготовить ко входу в порт, во-время стать на свое место, увернуться от поощрительного тумака кого-нибудь из старших. А теперь что? Кто-то суетится вокруг него, а сам он стоит, сложа руки, и только любуется этими зелеными душистыми островами.
С горя он даже пошел в каюту и заснул.
Он не видал поэтому, как входили в порт.
Разбудил его Володя, ворвавшийся в каюту красный, как кумач, возбужденный и взволнованный.
— Ленинград! Ленинград! — кричал он.
— В чем дело? — спросил удивленно Эдуард.
Володя еле мог говорить.
— Русский пароход «Ленинград» стоит на рейде! — наконец пробормотал он, хотя еще решительно не знал, почему это так для него важно. Но нет. Особым чутьем он понимал, что это для него очень важно.