Внутренняя линия
Шрифт:
— Нелепая случайность? Или коварный умысел.
— Сам теряюсь в догадках, — спускаясь по ступенькам здания вокзала, недовольно сказал Згурский. — На следующий день после идиотской пальбы явился старый приятель Брусилова, генерал Спешнев, к которому довольно загадочным образом попала шифрованная записка от Алексея Алексеевича.
— Почерк?
— Почерк Брусилова. И шифр тот, что использовался для работы с агентурой во время Луцкого прорыва. Теперь у нас на руках письмо Брусилова и, что самое загадочное, — Згурский открыл водительскую дверь автомобиля, — манифест якобы спасшегося брата государя, великого князя Михаила Александровича. Манифест, в котором
— Невероятно, — углубляясь в чтение, пробормотал Варрава. — Это резко меняет всю расстановку сил.
— Несомненно. Теперь центр борьбы с Советами перемещается отсюда в Россию. Я должен срочно отвезти манифест великому князю Николаю Николаевичу. До моего возвращения прошу никому об этом документе не говорить.
— Можете быть уверены.
Згурский кивнул.
— Но теперь, — продолжал его помощник, — когда Брусилов уехал восвояси, как удостовериться, что все это правда, а не дьявольское коварство ЧК?
— ЧК… Можно подумать, что они продали душу Вельзевулу, и тот в момент научил их искусству тайной войны. Вы меня удивляете, Георгий Никитич. Вряд ли у чекистов больше опыта, чем, скажем, у вас.
— Надеюсь, что так.
— Это очень хорошо, что надеетесь, поскольку я намерен лично направиться в Россию и установить связь с брусиловской организацией.
— Владимир Игнатьевич, да вы с ума сошли!
— Ни в малейшей степени. И поскольку мое психическое состояние не вызывает сомнений, давайте-ка, Георгий Никитич, потрудимся над планом максимально безопасного проникновения на территорию противника и, конечно же, благополучного возвращения.
— Слушаюсь, ваше превосходительство! Но…
— Что «но»?
— Меня смущает перстень. По дошедшим до нас сведениям, полученным следственной комиссией, занимавшейся делом великого князя Михаила Александровича, он вместе со своим секретарем был расстрелян и забросан ветками неподалеку от Перми. Согласен, если дело происходило в спешке, вечером, как значилось в документах комиссии, великого князя могли лишь ранить, что впоследствии позволило ему спастись. Тело его императорского высочества после взятия Перми не было обнаружено. Однако неужели выдумаете, что большевики не обшарили Михаила Александровича и его секретаря до расстрела и не отобрали у них все сколько-нибудь ценное?
— Разумно. Но есть место для допущений, а потому будем готовить операцию.
Дмитрий Скороходов неторопливо и осторожно вел автомобиль по залитому вечерним солнцем весеннему Парижу. После строгой Праги развеселая столица Франции казалась ему именинным тортом. Он тщательно смотрел по сторонам: крутил головой, запоминая расположение улиц, переулков, магазинов, летних кафешек, выставивших прямо на тротуар плетеные столики и кресла. Сменяя друг друга, из окон доносились звуки патефонов, а иногда живых флейт и аккордеонов…
Еще совсем недавно он, числившийся в кабинетах Лубянки под ничего незначащими литерами SR-77, надеяться не смел, что судьба улыбнется, и он будет включен в состав крошечной советской дипломатической миссии в качестве помощника атташе по торговле. Какой уж тут помощник, когда торговля чуть жива?! Однако такая работа давала известное дипломатическое прикрытие и, что главное, возможность работать автономно, не засиживаясь в официальном кабинете.
Покушение на Брусилова и последующее введение в оборот тайного письма и манифеста были проведены безукоризненно. Конечно же, такое рвение заслуживает награды! Так что парижскую командировку вполне можно было рассматривать как серьезное повышение. Теперь чехам не достать организатора террористической группы «Белая ночь», даже если они перекопают всю Прагу.
Самое время осмотреться, обустроиться и заняться тем, о чем настоятельно требует в своих шифровках Центр. Бог его знает, зачем нужен на Лубянке генерал Згурский и его организация, но, судя по тому, что в Москве рекомендуют не считаться с расходами — очень нужен. Распоряжение «не считаться с расходами» несказанно грело душу Дмитрия Скороходова, возвращая его на десять лет назад. Он видел, словно воочию, старый особняк, похожий на старинную горскую крепость, величавые кипарисы, вытянувшиеся во фрунт вдоль аллеи от ворот к крыльцу, такой же май и яркое солнце. И он — совсем юный мичман, спешащий навстречу высокому грузному мужчине с тяжелым усталым лицом.
— Дмитрий, — беря его под локоть, начинал он, — я рад, что ты приехал.
— Мама написала, что вы очень больны.
— Это правда. Врачи обещают, что если я буду соблюдать все их рекомендации, то проживу, может быть, год.
— Неужели ничего нельзя сделать? Ведь вам едва исполнилось пятьдесят!
— Это не важно. Пятьдесят, сто… Сколько кому отмерено. Я хотел поговорить с тобой совсем о другом.
— Слушаю вас, дорогой крестный.
— Крестный. — Мужчина усмехнулся. — Собственно, об этом я и хотел поговорить. Я вовсе не крестный тебе. Я твой отец.
— Но…
— Молчи, не перебивай. Да, твоя мать была моей возлюбленной. От нашей любви родился ты. Я помог ей выйти замуж, но это все былое. Сейчас, когда я уже свесил ноги в могилу, хочу, чтобы ты, как мой единственный сын и наследник, получил все состояние, имение и титул как последний из графов Протасовых. Я уже отправил по этому поводу прошение в Сенат, дабы тебя официально признали моим сыном. Отныне ты будешь прекрасно обеспечен, тебе не придется себе ни в чем отказывать.
…Это было в мае четырнадцатого. А в апреле пятнадцатого его миноносец был буквально разодран в клочья огнем германского крейсера «Гебен». И чудом спасшийся мичман — граф Протасов — оказался в турецком плену. Там он встретил русскую революцию, гражданскую войну и в восемнадцатом по требованию английских властей был выпущен из лагеря военнопленных. Но возвращаться на родину и биться против каких-то большевиков абсолютно не хотелось. Он устроился переводчиком при английской военной миссии, благо языки всегда давались легко, и без особого интереса следил, как продвигается разгром «большевистской нечисти».
Крушение армии Врангеля оказалось для Дмитрия ужасной неожиданностью. Мысль о том, что какие-то жалкие мятежники смогут разгромить прославленных военачальников русской армии, представлялась ему просто нелепой. Когда же на боевых кораблях, пароходах, парусных яхтах, а то и просто шаландах из Крыма в Турцию повалили солдаты и офицеры белой армии, мичмана охватила паника.
Англичане быстро свернули помощь недавним союзникам, молодой граф Протасов остался на мели и жил, перебиваясь с хлеба на воду. Тогда-то на него и вышел некто, представившийся товарищем Константином. В обмен на помощь в организации массового возвращения солдат и офицеров врангелевской армии он гарантировал спокойствие, достаток и почтенную жизнь в любом, на выбор, городе Совдепии.