Во что бы то ни стало
Шрифт:
— С Андреем Николаевичем и с нами, ты хочешь сказать? Правда. Он учится в вечерней смене нашего рабфака, без отрыва от станка. Давай-ка попьем вместе чаю!
Сдвинув тетрадки, Марья Антоновна поставила на стол чашки, сняла чайник (он кипел тут же на керосинке), налила Лене первой.
— Твой дядя все еще нигде не работает?
— А… вы знаете? Все?
— Ну, не все, но кое-что. От Васи. Ты же мне ничего не рассказывала о своих родственниках!.. — Она помолчала, ожидая ответа,
— Нет. Редко все-таки.
— Это жаль. А больше ни с кем из наших девочек? Да, я тоже о многих ничего не знаю. Но верю, они не забыли нас. Послушай, а ты ведь стала красивая!
Лена порозовела от удовольствия.
— По старому времени сказали бы: совсем невеста.
Лена подумала, подумала и спросила:
— Марья Антоновна, а вы когда-нибудь были… вот вы сказали… невестой?
Откинув гладко зачесанную голову и блестя ровными зубами — лицо у нее неузнаваемо похорошело, — Марья Антоновна рассмеялась так заразительно, что Лена заулыбалась.
— Значит, ты все же допускаешь, что и я когда-то была молодой? — вытирая проступившие слезы, спросила она.
— Конечно, допускаю. — Лене стало очень приятно, что у них такой неожиданный разговор. — Конечно!
— Да. У меня был жених. Он погиб в восемнадцатом году на Урале. Там шла гражданская война… — Марья Антоновна задумалась, печально и ясно глядя перед собой.
— Вы очень… любили его? — Лена спрашивала осторожно, стараясь не сделать больно.
— Очень. Это был замечательный человек, Лена. Когда-нибудь я расскажу тебе о нем.
— И вы не забывали его? Никогда?
— Никогда. Я бы не могла забыть, даже если б хотела. В жизни трудное и тяжелое забывается гораздо легче. А прекрасное остается навсегда. Так уж, в общем, устроены люди.
Что-то страшно знакомое прозвучало вдруг в последней фразе. Да, «в общем»!.. Не у Марьи ли Антоновны перенял Алеша это слово?
— А можно… я пойду к нему? — Лена говорила тихо, боясь спугнуть с ее лица это удивительное выражение светлой грусти.
— К кому, Лена?
— К Алеше.
— Конечно. Четвертая дверь налево. Иди, позови его тоже пить чай!
Лена вышла быстро, чуть не стукнувшись лбом о притолоку. Отчего же вдруг так страшно стало увидеть Алешку?
Она не чувствовала себя перед ним виноватой, нет, это было не то слово. И все же смутно понимала — для его обиды есть основание.
Алешка стоял в такой же крошечной комнате, загородив плечом свет настольной лампы, будто оберегая разложенные истрепанные книги, миллиметровку… Андрей Николаевич, постаревший — Лена не видела его давно, — сухонький, как мальчик, возился с чем-то у окна. На
— Здравствуй, Алеша!
— Здравствуй, Лена.
Так они постояли друг против друга, не подавая рук. Алешка глядел в пол, Лена с тревогой и лаской — на него. Как исхудал, осунулся! Даже нос заострился, подвело глаза. А скулы выдавались резко, и костлявые мальчишеские плечи ссутулились… Или все это бросалось в глаза от невольного сравнения с широкоплечим небрежным Всеволодом? Лена переступила с ноги на ногу.
— Алеша, ты болел, мне Дина говорила?
— Болел. А ты… как живешь?
— Я хорошо, я ничего. Что это ты делаешь?
— Черчу.
— Ты-и? Зачем?
Он молча сгреб книги, справочники, прикрыл миллиметровкой.
— На рабфаке задают.
— Я знаю, тебя с завода послали, Динка говорила… А после пойдешь в вуз? И ты уже комсомолец? Как хорошо!
— Да, неплохо. А ты так и прижилась у этих своих… бывших? Понравилось?
— Алеша, ты на меня за что-нибудь сердишься?
— За что мне на тебя сердиться?
— Я ведь скоро буду чертежницей, давай помогу? Ты только объясни!
— Зачем мне помогать? Один, что ли, не справлюсь?
— Ой, Алешка, я тебя так давно не видела! С самого лета!
Он сказал негромко:
— Я-то тебя видел.
— Ты? Где? Когда?
Лицо его быстро холодело, становилось чужим.
— В цирке. Чуть не рядом сидели.
— Ах, в цирке! Ах, да. Почему же я тебя не видела! — Но она смутилась. — Почему ты не подошел?
— Не до меня тебе было. С этого ракеточника — плэ, рэди! — глаз не сводила.
Лена вспыхнула:
— Ну, знаешь, во всяком случае он повежливее тебя!
— Еще бы, умеет обхаживать…
— Алеша, как тебе не стыдно, как ты можешь?
Но он уже плохо владел собой. А она подошла ближе, улыбнулась, протянула обе руки…
— Ты же по-прежнему мой самый близкий друг! Алешка!..
Он дико посмотрел на нее.
— И я ни в чем, ни в чем перед тобой…
Он отпрянул и вдруг его точно прорвало. Побелевшими губами, наваливаясь на стол, заговорил сдавленно, почти шепотом:
— Ты врешь! Ты врешь! Какой я тебе друг? Три месяца и не вспоминала! Зачем ты пришла? Я ведь все знаю, все… Ну и ладно, ходи себе в цирки, сиди с ним на диванах… Еще бы, такой тебе ближе! Только не ври! Не ври!..
— Алеша, молчи, Алеша! Какое ты имеешь право?
— Имею! Потому что я тоже думал — ты мне друг! А ты… А ты…
— Алеша, это же не так! Я и ему про тебя говорила…