Во имя Чести
Шрифт:
— Эй, маленькая, ты чего? — ошарашенно проговорил дориец, опускаясь на корточки. Пациентка этим тут же воспользовалась, повиснув у него на шее. — Тебе что доктор сказала, двигаться нельзя!
— Ты не можешь её обнимать! — возмущённо заявила Аманда.
— Почему? — растерянно уточнил он.
— Потому что я на тебе женюсь!
Нет, я понимаю, ревновать к восьмилетней малявке глупо. Но… кажется, меня начинает раздражать этот ребёнок.
— Аманда, ты же ещё маленькая.
— Неправда! И вообще, я вырасту очень скоро, и женюсь, и ты будешь обнимать
— Какая целеустремлённость, — иронично хмыкнула я себе под нос. Инг через детское плечо подарил мне ласковую понимающую улыбку, и я заметалась, не зная, как на это отвечать. Не то возмутиться, что он опять так легко считывает мои эмоции, не то тоже улыбнуться и умилиться: улыбка красила моего и без того обаятельного дорийца ещё больше. В итоге я пошла на компромисс, ответив ехидной ухмылкой и демонстративно скрестив руки на груди.
— Аманда, так нельзя себя вести, — спокойно и серьёзно проговорил мужчина.
— Но я хочу, чтобы ты меня не оставлял, — всхлипнула она.
— Мы можем с тобой дружить, друзья тоже часто видятся, — предложил он.
— Я тебе совсем-совсем не нравлюсь? — нет, определённо, такими темпами её ждёт большое будущее! Основные женские хитрости уже освоены в совершенстве: шантаж, вымогательство… подкуп ещё остался, но до этого со временем тоже дорастёт.
— Нравишься, ты хорошая девочка. Но я очень люблю Варю, и я совсем ни на ком больше не могу жениться, — мягко проговорил он, глядя на меня и ласково гладя её по голове.
— Очень-очень любишь? — вдруг отстранившись, строго спросила Аманда.
— Очень-очень.
— По-настоящему?
— По-настоящему.
— А она тебя? — уточнила она, подозрительно на меня покосившись. Не знаю уж, что она надеялась углядеть, но я в этот момент сияла как маленькая сверхновая, и о спасённой девочке думала меньше всего.
— И она меня любит, — кивнул Инг.
— Тогда ладно, тогда я тебя отпускаю, — великодушно разрешила она. — Если люди друг друга по-настоящему любят, им никто больше становится не нужен в целом мире, — рассудительно добавила Аманда. — Мне так папа всегда говорил, когда маму вспоминал, — погрустнела она. Инг поднялся на ноги и усадил её обратно на стол, на этот раз присев рядом.
— Твой папа…
— Он теперь с мамой, я знаю, — она серьёзно кивнула. — Они теперь будут приглядывать за мной вдвоём, и им будет веселее.
Чтобы самым позорным образом не разреветься, я подобралась поближе к Ингу, прижавшись к его плечу. Чёрный гоблин побери, я и вправду становлюсь с этим мужчиной ужасно сентиментальной. Потому что прежде мне бы, конечно, стало жалко ребёнка, да и уважения она была достойна за эту свою рассудительность и разумность не по годам (пусть часть её и была заимствована у Инга), но вот такого щемящего ощущения с подступающими слезами и желания срочно устроить чужую жизнь я не испытывала никогда.
Хм. А может, — чем чёрт не шутит! — это не совсем мои эмоции? Просто вот так болезненно-остро я обычно воспринимала ощущения Инга. Наверное, именно потому, что они чужие и непривычные.
Впрочем, в тот момент меня всё это волновало мало. Ну, подумаешь, мужчина у меня чувствительный и сострадательный; я бы совсем не удивилась, найдя такую черту в характере дорийца, уж очень она ему подходила. Главное, стоило ему меня крепко обнять, и это ощущение пропало, мне стало хорошо и уютно.
В таком положении мы и замерли: Инг и прижавшиеся к нему с двух сторон мы с Амандой. Мужчина гладил девочку по голове, губами прижимался к моему виску и щекотал его дыханием. Просто тихая семейная идиллия.
И лучше не представлять, что при виде подобной картины могла сказать мама! А уж про Семёна вообще лишний раз вспоминать опасно: вдруг накликаю.
Идиллия продолжалась недолго, её прервало пиликанье прибора с руки девочки. Я с неохотой отклеилась от Инга и приступила к своим не очень профессиональным обязанностям. По счастью, у девочки (не считая нескольких мелких царапин и ушибов) наблюдались только некоторые последствия шока, — впрочем, минимальные и полностью обратимые, — и всё тот же лёгкий авитаминоз. Халтурила их докторша, определённо — халтурила.
Кстати! Я-то получается тоже халтурю. Надо бы всему коллективу витаминчиков прописать, за компанию с пострадавшей.
— Ну вот, видишь, всё нормально, — ободряюще улыбнулась я. — Сейчас я тебе дам одно лекарство, чтобы всё было не просто нормально, а очень хорошо, и мы пойдём пообедаем. Ты голодная?
На это она торопливо закивала. Ещё бы! По меньшей мере, восемнадцать часов просидела под кроватью. Есть и спать она должна хотеть очень сильно. Я ввела ей лекарство, дабы полностью нивелировать все последствия шока, проверила второго клиента, процесс восстановления которого продвигался согласно штатному расписанию и без осложнений, и мы втроём отправились питаться.
После обеда клюющий носом ребёнок был определён в одну из свободных кают, а экипаж собрался на совещание в рубке.
— Ну что, Макс. Теперь все в сборе, рассказывай давай, что там за гниль? И, самое главное, чем она нам грозит, — мрачно велел Этьен.
— Я, честно говоря, не знаю, — смутился наш гений. — Это только теория, — поспешил оправдаться он со своей обычной улыбкой. — Я на неё случайно наткнулся в одном закрытом НИИ, я иногда их базы читаю, у них есть ряд очень интересных разработок. Так вот, эта теория была призвана объяснить вот такие исчезновения кораблей, как то, что произошло с «Молчуном». Темпоральная гниль — это продукт жизнедеятельности чёрных гоблинов.
— Всё, Макс, — после двухсекундной паузы процедил кап-три. — Доигрался. Первой же оказией пошлю в ближайший госпиталь на курс лечения, у тебя уже обострение.
— Да я не придумываю! — возмутился наш пилот. — Хотите, я вам исходники покажу? Вот они, все исследования, они у меня тут отдельной кучкой лежат!
Анализ исходников заставил всех присутствующих облегчённо выдохнуть. То есть, про гниль и гоблинов там тоже было, но последняя версия была кем-то высказана от безысходности, а наш пилот, разумеется, уцепился именно за неё и выдвинул как основную.