Во имя рейтинга
Шрифт:
— Разрешите мне присесть? — спросил он. Голос был бархатный и хорошо поставленный. Очень дорогой голос.
— Вы уже сидите, — сказал я.
— Точно. — Он улыбнулся. Улыбка была белозубая, искренняя и ослепительная. Очень дорогая улыбка. — Тогда позвольте мне представиться.
— Валяйте.
— Меня зовут Джон Мур, — сказал он и посмотрел на меня, явно ожидая какого-то эффекта. Сказано это было таким тоном, каким ниспосланный на Землю ангел мог бы провозгласить: «Аз есмь посланник Господа нашего
— Бывают имена и хуже.
— Неужели вы обо мне не слышали?
— Нет, — сказал я.
— Вы что, редко смотрите телевизор?
— У меня нет телевизора.
— У вас нет телевизора? — Тон: «Так это вы систематически травите римских пап цианидом?»
— У меня нет телевизора.
— Я не думал, что в наше время и в нашей стране еще есть люди, у которых нет телевизора. Я даже представить такого не мог.
— Вам не надо представлять, — сказал я. — Посмотрите на меня.
— Хотите, я подарю вам телевизор?
— Не хочу.
— Это точно?
— Абсолютно.
— Хм…
— У вас ко мне все?
Это вряд ли. Ничего не слышал о благотворительном обществе, одаривающем полковника Трэвиса телевизорами.
— Нет.
— Я так и думал. Эти шестеро клоунов работали на вас?
— Да.
— Тогда, думаю, вы можете объяснить мне смысл их поступка. От меня он как-то ускользнул. Для самоубийства есть более простые и менее обременительные способы.
— Вы имеете в виду, почему они на вас напали?
— Именно.
— Я им приказал.
— Зачем?
— Хотел убедиться, что вы не потеряли форму. И что ваша репутация соответствует действительности.
— И как она?
— Кто?
— Репутация. Соответствует?
— Вполне.
— То есть вы хотите сказать: эти клоуны знали, кто я?
— Да.
— Тогда вы им мало платите. Они очень смелые люди.
— Я не думаю, что мы им мало платим.
«Мы». Это уже любопытно.
— По правде говоря, наши бухгалтеры считают, что мы платим им слишком много.
— Удвойте эту сумму, — посоветовал я.
— Возможно, мы так и сделаем. Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить о них. Давайте поговорим о вас.
— Обо мне разговаривать скучно, — сказал я. — Вряд ли вы сможете сообщить мне что-то, чего я не знаю.
— С вами хочет поговорить мистер Уильям Картрайт. — Тон: «С вами хочет поговорить Господь Бог».
— Это странно, — сказал я. — Хочет поговорить Уильям Картрайт, а разговаривает Джон Мур.
— Ничего странного, — сказал он. — Мистер Картрайт не покидает своего офиса уже более двадцати лет.
— Наверное, ему там очень нравится.
— Мистер Картрайт хотел бы, чтобы вы нанесли ему визит завтра, в восемь вечера. В четыре часа на местном аэродроме вас будет ждать его личный самолет.
— Зачем ему личный самолет, если он двадцать лет не выходит из своего офиса?
— Как раз для таких случаев.
— И что от меня надо мистеру Картрайту?
— Только за то, что вы согласитесь побеседовать с ним лично, он намерен заплатить вам сто тысяч долларов. Независимо от итога вашей беседы.
— Мистер Картрайт сумасшедший?
— Богатые люди не бывают сумасшедшими. Они эксцентричные.
— Сто тысяч долларов только за разговор?
— Да.
— О чем мы будем говорить?
— Если бы я мог вам это сказать, мистер Картрайт не настаивал бы на личной встрече.
— Вы не можете сказать или не хотите?
— Не могу.
— Но вы знаете, о чем речь?
— Да.
— Мистер Картрайт представляет правительство какой-нибудь страны?
— Разве правительства платят такие деньги?
— Тоже верно, — сказал я. — Но вам известно, что я в отставке?
— Конечно.
— У меня «отставка-50», — сообщил я. — Это значит, что я не могу работать ни на одну федеральную либо муниципальную организацию.
— Мистер Картрайт представляет только собственные интересы.
— Хорошо, — сказал я. — Я поговорю с мистером Картрайтом и получу сто тысяч долларов.
— Самолет в четыре часа, — напомнил Джон Мур. — Я буду ждать вас у трапа.
— Кто это был? — спросил я у официанта, когда мистер Джон Мур, его кожаный чемоданчик и запах дорогого одеколона покинули террасу.
— Как? — изумился официант. — Вы не знаете? Это же мистер Джон Мур.
— И кто он такой?
— Мистер Мур? — Официант изумился еще больше. — Он… он же… ну это… и вообще…
— Понятно, — сказал я и затушил сигару.
— Кстати, он оплатил ваш счет.
Дэн
В нашем внутреннем обиходе он получил кличку Домосед.
Мы наблюдали за ним двадцать четыре часа в сутки, а он отказывался заниматься хоть чем-нибудь, что могло представлять для нас интерес.
Он просыпался рано и делал комплекс гимнастических упражнений общего плана. Никакой боевой направленности. Потом он купался в море, завтракал и весь день посвящал общению с женой и маленьким ребенком. Это было трогательно, особенно когда он вырезал из дерева фигурки разных мифических животных и давал их играть своему младенцу, но это было совершенно не то, что нам нужно.
Он редко встречался с Папой, еще реже — с Симпампулей. Он ни с кем не скандалил. Он любил свою жену и регулярно ходил в храм. Он никогда не покидал город. Мы никогда не видели оружия, даже тренировочного, в его руке. Казалось, его не интересует ничего, что выходит за пределы его маленького семейного мирка.