Во всем виновата книга – 2

Джордж Элизабет

Вернувшись, я заметил возле нашей машины два других автомобиля, куда более дорогие. Первый – черный, как сама алчность, «мерседес», а второй – белый антикварный «порше». Меня насторожило то, что они блокировали нашу колымагу спереди и сзади. На улице можно было свободно припарковаться, зачем вставать так, чтобы мы не могли выехать? У меня возникло дурное предчувствие.

В церкви было тихо, если не считать голосов, доносившихся из кабинета в подвале. Из-за легкого эха казалось, будто голоса идут из шахты. Я решил присесть с краю, на другом конце рядов скамей, и принялся жевать полурастаявшую шоколадку в ожидании неизвестно чего.

Ждать пришлось недолго. Из дверей в конце притвора, за которыми располагался спуск в подвал, появился одетый с иголочки мужчина

с толстым кожаным портфелем в руке и важно проследовал к выходу. Я притаился, не издавая ни звука, и он прошел мимо, не заметив меня. На лице его было отрешенное выражение, словно он глубоко погрузился в раздумья. Когда он вышел, сумрачные внутренности церкви озарил резкий серебристый дневной свет. Наконец массивная дубовая дверь захлопнулась, и тут же из подвала появился отец с другим мужчиной, чья голова была повернута в сторону от меня, поэтому я его не рассмотрел. Они с отцом говорили о непонятных мне вещах. Помню, что мужчина произнес: «Мильтон», и я запомнил это слово лишь потому, что в школе учился хилый парнишка с таким именем. У него было неоригинальное прозвище – Милашка Мильти, из-за которого все над ним потешались. Когда отец с незнакомцем проходили мимо меня, топот шагов по каменному полу почти заглушил их голоса, но я готов поклясться: отец сказал что-то о «широких полях». Каких еще полях? Не понимая, о чем они говорят, и чувствуя себя неуютно на расстоянии вытянутой руки от них, я откашлялся.

– Привет, Лиам, – непривычно громко и беззаботно сказал преподобный. – Сынок, подожди минутку.

Его спутник специально отвернулся, и они вместе вышли, не произнеся больше ни слова в моем присутствии. Я понял, что дело нечисто. От этого дела, прямо скажем, попахивало. Во-первых, отец всегда представлял меня незнакомцам. Он учил меня вежливости, пусть и не всегда успешно, но разве не говорится в Библии, что отцы должны своими поступками подавать пример детям? Может, и нет, но, черт побери, я разволновался, как индюшка в День благодарения. Вернувшись, отец вел себя как ни в чем не бывало, что окончательно сбило меня с толку. Тогда я решил, что раз у меня есть секреты – ах, Аманда, знала бы ты, как беззаветно я был увлечен тобой в те дни! – то и у отца могут быть свои. Вот только эти двое не были похожи на ремонтников или местных бизнесменов, у которых можно было взять кредит или ссуду. Нет, они не были местными, и этих машин я прежде не видел. Раздери меня аллигатор, они были крокодилами из совсем другого болота.

Дома я попытался провести связь между незнакомцами и вечерними беседами моих родителей. Мое предложение устроиться на работу родители не одобрили, оставалось лишь ждать и надеяться, что однажды они посвятят меня в суть происходящего. Больше ничего. Младший брат Дрю спрашивал меня, в чем дело, но, к сожалению, я мало что мог ему объяснить. Положив на его костлявое плечо руку – которую он тут же стряхнул, – я постарался убедить его в том, что все хорошо, точно так же, как родители убеждали в этом меня.

– Дружище, – сказал я, – жизнь – сложная штука. Не переживай, все будет путем.

Он разозлился и убежал в свою комнату. Я его не виню. Мне было известно чуть больше, но из-за этого я был в куда большем замешательстве. Насколько помню, я тоже отправился в спальню, запер дверь и всю ночь прорубился в приставку. Не стану называть игру – мне за нее стыдно, – скажу лишь, что в ту ночь я пролил достаточно пиксельной крови, отрубил множество виртуальных рук и ног – в общем, устроил беспредел. В разумных пределах, конечно. Думаю, никто не станет возражать, что это хороший способ выплеснуть эмоции и успокоиться. Вроде того.

Вернемся к настоящему. Преподобный мертв. Мы с братом потеряли отца. Моя мама – вдова. Первая методистская церковь осталась без пастора. Мягко говоря, ничего хорошего. Я хотел бы вернуть те дни, когда отец был рядом и я мог его доставать. Мама все так же кормила бы его мясом, овощами и пюре, и все шло бы по-прежнему, как заведено в нашем маленьком семейном кругу. В то же время, как ни сложно мне было осознать это, благодаря литературным бриллиантам,

найденным в наследстве отца, я обладал миллионным состоянием. Если в моей жизни когда-нибудь сверкал луч надежды, то это случилось именно тогда. Да что там луч – настоящее солнце. Я недоумевал, почему отец, чья одежда напоминала обивку нашего протертого дивана, каждый вечер считал церковные деньги до единого цента, зная, что продажа любой из этих книг позволит ему купить новый орган или отреставрировать старый. Мне хотелось встать перед мамой и братом и заорать: «Мы богаты!» – но я держал язык за зубами. Надо было сохранять спокойствие и невозмутимость, пока я не выясню, где отец раздобыл редкие издания и почему не продал их, чтобы разобраться с финансовыми затруднениями последних месяцев.

То ли из сострадания, то ли от рассеянности мама позволила мне отдохнуть еще один день. Я сказал, что чувствую себя неплохо, кхе-кхе, но день выдался дождливым, с грозой и сильным ветром: с деревьев слетели последние листья, капли гулко стучали по стеклам. Будь погода немного лучше, мама отправила бы меня в школу. Но была пятница, снаружи все выглядело мерзко, и она дала добро на прогул.

– Но в понедельник пойдешь в школу как миленький! – предупредила она, помешивая овсянку – наш завтрак.

– Обязательно, – ответил я, сидя за столом в пижаме и стараясь выглядеть одновременно и бодро, и вяло. – И домашнюю работу за пропущенные дни сделаю, как только смогу.

Я ведь не говорил, что был отличником?

Мне несказанно повезло. Оставшись дома, я принял почти столько же гостей, сколько Амаль [15] . Только вместо трех волхвов ко мне заглянули двое мужчин – один с утра, другой после обеда. Первый звонок в дверь раздался, когда я составлял свой книжный каталог. Быстро убрав тоненький томик Сэмюэла Тейлора Кольриджа обратно в тайник, я подтянул пижаму, надел тапки, спустился и открыл дверь. На пороге стоял детектив Рейнолдс в привычном облике уличного хулигана, но на этот раз помывшегося и пахнущего тальком. Я вновь воспринял его неформальный вид как признак добропорядочности. Детектив, вероятно, заслуживал доверия, но в тот момент я не намеревался доверять кому бы то ни было.

15

«Амаль и ночные гости» (1951) – телевизионная опера композитора Джанкарло Менотти, по сюжету которой библейские волхвы после приношения даров младенцу Иисусу останавливаются на ночлег в доме, где живет больной мальчик Амаль.

– Привет, Лиам, – сказал он.

Меня обдало холодным ветром с улицы.

– Здравствуйте, сэр.

– Мама дома?

– Нет, – ответил я и непритворно чихнул.

– Ладно, с тобой мне тоже есть о чем поговорить, – произнес детектив. – Но ты, похоже, болен. Могу зайти в другой день.

Надо было соглашаться, но вместо этого с языка сорвалось:

– Ничего, заходите.

Мы расположились в гостиной. С учетом погоды, правила вежливости требовали предложить детективу остатки утреннего кофе, но я этого не сделал. Да, Рейнолдс вызывал у меня симпатию, но раскатывать перед ним ковровую дорожку я не собирался. К тому же я не хотел посвящать его в тайну своего наследства. И не только из-за денег; книги были моей собственностью, и я намеревался ревностно охранять их – как и мой отец.

Рейнолдс рассказал, что продолжает расследование гибели отца.

– Кроме меня, все в отделе считают это несчастным случаем. Коронер исключил вероятность убийства. В прокуратуре не хотят заводить дело из-за падения. Улик у меня нет, только догадки. Мы с тобой – единственные, кто верит в версию об убийстве, – подытожил он, неуклюже улыбнувшись. – Ты ведь не изменил своего мнения?

– Вроде нет, – с сомнением ответил я, подозревая, что мой отец и сам мог быть замешан в грязных делишках. Как иначе он раздобыл редкие книги, спрятанные нынче у меня в шкафу среди похабного чтива? Он ведь едва сводил концы с концами!