Водораздел
Шрифт:
И вот однажды – дело было тихим июльским вечером – Юнкер сказал Ндоруме:
– Послушай, я намерен уйти.
Скуластое лицо вождя напряглось и затвердело, хотя он и не переменил своей обычной позы: сидел в раскладном кресле, опустив широкие массивные плечи.
– Слышишь? Я ухожу.
– Тебе здесь плохо? – с обидой спросил Ндорума. – Может быть, тебе не хватает маиса? Или вяленые термиты не пришлись тебе по вкусу?
– Плохо? – Юнкер рассмеялся. – Совсем не плохо, и все мне здесь пришлось по вкусу. Но я ведь не обещал жить у тебя вечно.
Неделю спустя Ндорума проводил Юнкера. С небольшим
Еще в деревне Василия Васильевича предупредили: «Господин, здесь их можно встретить». И он ожидал этой встречи. Но когда проводники закричали: «Бия, скорее!» – его прошиб пот.
– Бия! – громко звали проводники. – Господин!
Юнкер продирался сквозь чащу что было мочи. Падал, спотыкался, хлюпал по болотцам, переваливался через осклизлые, в три-четыре обхвата валежины.
– Вон там, бия! Вон там, господин!
Он сжал ружье и задрал голову.
В густых кронах что-то двигалось очень быстро, ловко, мощно, и ветви прогибались, трещали, а листва вскипала, шумела. Они были там – наверху, в гущине, – их было несколько. Эх, хоть бы одну!.. Юнкер приложился и выстрелил.
Ревом, и воплями отозвались обезьяны. И тотчас посыпались на Юнкера сучья и палки. Шимпанзе были в ярости.
Юнкер увертывался и бежал. Падал, спотыкался, бежал. И стрелял, стрелял, не целясь, вверх, по кронам. Лишь пятым выстрелом сразил он шимпанзе, и обезьяна тяжело рухнула наземь. То было крупное старое животное, тучное, с мускулистыми конечностями. Юнкер нагнулся над ним.
Скорбные глаза стекленели, и Юнкера охватило странное, смутное и неприятное чувство – чувство своей вины; но он постарался отделаться от него, повел плечами и подумал, что вот наконец и Академический музей в Петербурге получит прекрасное чучело человекообразной обезьяны. Однако смутное чувство вины и неловкости не прошло, и Василий Васильевич с поддельной внимательностью стал рассматривать ружье.
Проводники быстро привязали убитое животное к толстым жердям и взвалили на плечи. Надо было возвращаться в селение, чтобы препарировать шимпанзе, изготовить чучело.
Завидев процессию, Ндорума пришел в восторг. Он решил, что белый пришелец передумал и останется у него. Но когда Юнкер сказал, что скоро опять уйдет, Ндорума ответил, что больше не даст проводников.
Ндорума не желал расставаться с Юнкером. Не только потому, что вождь просто-напросто привязался к Василию Васильевичу, но и потому, что жительство белого в селении придавало Ндоруме особый вес и значение среди окрестных князьков.
Долго упрямился Ндорума. Юнкер и уговаривая, и стращал, наконец объявил, что уйдет один, без провожатых. Едва уломал Ндоруму. Проводники вновь были собраны, а Василий Васильевич простился с Уэре, с «Лакримой».
Он избрал маршрут, неведомый европейцам, не отображенный на картах, не изученный натуралистами. Итак, говорил он себе, итак, вперед и помни девиз: «Не рискуй, но и не робей». Оглянулся и помахал рукой.
9
Травы вставали в гвардейский рост. Ветер наклонял травы, и они обнимали Юнкера за плечи плотно и властно. После полудня гремел гром. Молнии состязались в метании копий. И водопадом низвергался ливень. Угрюмые болота разевали черные пасти. Сивые испарения клубились над болотами, звенел в ушах стон москитов. И пели свои песни реки…
За реками и лесами лежала саванны и каменистые плато. Там шаг делался легче и тверже, там дышалось вольготнее. Над саваннами и каменистыми плато вставали радуги, и солнце катилось под ними, как под триумфальными арками.
Не пустыми посулами оказались слова гонцов, полной мерой познал теперь Юнкер гостеприимство азанде.
Он живет в деревнях. Для него строят хижины, его угощают сочными дынями, сладким бататом, тягучим медом. А вечерами он слушает повествования о прошлом.
Все достоверно в африканских хрониках, как в сказаниях русских поморов о северных корабельных путях. Они передаются от дедов к внукам, сквозь сумрак времен, как сквозь сумрак лесов передается сигнальный бой барабанов. Эти хроники затверживаются наизусть, память азанде несокрушима и поразительна. И это не просто память об ушедшем, это то, что зовется историческим самосознанием, без которого ни один народ не может свершить великих дел в будущем.
Тени прошлого обступают костер, пышут жаром огня, и они, эти тени прошлого, – в глазах у людей, что сидят рядом с Юнкером.
Не банановая роща окружает рассказчика и слушателей, а хижины больших поселений на берегах реки Шари и ее притоков. Не у костра сидят они, а идут на восток вместе с переселенцами азанде и мангбету, сражаются с лесными племенами и покоряют их. Не возня ночной птицы и не лепетания ручейка слышатся во тьме Юнкеру, а говор и шум многолюдного собрания, на котором азанде и мангбету объединяются в могущественные племенные союзы и выбирают верховных вождей…
И мысленно видит Василий Васильевич весь бассейн великого Конго. О, если бы и Центральная Африка, думает он, обрела когда-нибудь своего Генриха Шлимана… [9]
У радушного вождя Мбимы задержался Юнкер подольше. Селение, расположенное посреди полей маиса и ямса, было, что называется, полной чашей, и Василий Васильевич основательно отдохнул в нем, а кроме того, привел в некоторый порядок свое платье, превращенное лесными странствиями в живописные, как у опереточного нищего, лохмотья.
9
Шлиман Генрих (1822 – 1890) – знаменитый немецкий археолог, произвел грандиозные раскопки в Малой Азии и Греции.
У Мбимы и разыскали путешественника посланцы князька Земио, и Василий Васильевич тотчас собрался в дорогу.
Земио почтил Юнкера столь церемониальной встречей, что Василий Васильевич почувствовал себя не ученым, а персоной почти королевских кровей. Все было устроено, как подобает для приема особо почетного гостя: дружина с тяжелыми, старого образца ружьями, щитоносцы и копьеносцы, барабаны, знамена. Знамена склонились перед Юнкером. Впервые в жизни сугубо штатский Василий Васильевич ощутил желание взять под козырек. Но, увы, козырек на его тропическом шлеме прикрывал шею, и Василий Васильевич почел за лучшее протянуть Земио руку.