"Военные приключения-2". Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
Так хотел думать Иоганн, и так думал он об этом танкисте.
Тучная, но удивительно проворная, с пышными медными волосами и нежными коровьими глазами, обер-медсестра Эльфрида несколько раз зазывала к себе Вайса, чтобы поведать ему свою бабью тоску: ведь Иоганн был другом Хагена.
Вайс осторожно осведомлялся, как ведет себя Фишер после исчезновения Алоиса Хагена.
Эльфрида беспечно отвечала:
— Как всегда. — И передразнила: — «А ну, крошка, перешагнем государственные границы приличия!»
— Фишер твой любовник?
— Ах, нет, что ты! — возмутилась
— Каким образом?
Эльфрида будто не расслышала вопроса и перевела разговор на другое:
— Ах, Иоганн! Теперь, когда всех немок мобилизовали на принудительные работы и во вспомогательные части, мужчины заходят в женские казармы, в общежития, на предприятия, как в бордель. Одним женщинам, может, это и нравится — так выражать свой патриотизм, а другие боятся быть привередливыми. Тем более, что фюрер благословил нас на все, кроме, конечно, связей с унтерменшами. — Воскликнула негодующе: — Я бы на месте Гиммлера приказала привезти в рейх туземок с новых территорий, чтобы наши мужчины посещали их за небольшую плату в пользу местных муниципалитетов. Ведь фюрер говорил: «Я должен предоставить рабочему, зарабатывающему деньги, возможность тратить их, если он ничего не может ни них купить, для поддержания в народе хорошего настроения».
— У тебя голова министра!
— Ах, Иоганн, я не могу думать о нашей морали. Немецких женщин, оторвав от семьи, в принудительном порядке заставили отбывать трудовую повинность, а мужчины принуждают их выполнять и другие повинности… Ведь, в конце концов, и я когда-нибудь выйду замуж. И если мой муж окажется не национал-социалистом, он просто не оценит тех жертв, которые я здесь приношу.
— А Алоис?
— О, это совсем другое дело! Он был слишком почтителен ко мне, когда мы оставались наедине, а этого вовсе не требуется. И к тому же я, наверное, никогда больше не увижу его.
Эльфрида заплакала. Пожаловалась сквозь слезы:
— А ведь он мог бы жениться на мне. Я из очень приличной семьи. Мой отец — деревенский пастор. Отец умолял меня не вступать в «гитлерюгенд», а я вступила. И сразу же наш юнгфюрер пристал ко мне. Грозил донести, что отец дружит с каким-то евреем. Я испугалась. А потом юнгфюрер посмеялся надо мной и сказал, что этот еврей — Христос.
— Как же нам теперь быть? — спросил Иоганн.
— А что случилось? — встревожилась Эльфрида.
— Да с Христом: он же действительно еврей.
— Ах! — воскликнула горестно Эльфрида. — Я сейчас думаю не о Христе, а об Алоисе.
— Что такое?
Эльфрида наклонилась к уху Иоганна, прошептала:
— К нам сюда привезли полумертвого советского летчика. У него нет ног, рука раздавлена. Но его обязательно нужно было оживить. Ему огромными дозами впрыскивали тонизирующее, все время вливали кровь и глюкозу.
— Зачем?
— Ну как ты не понимаешь! Он летал на новой советской машине, а когда самолет подожгли, он нарочно разбил его, и теперь нельзя узнать, что это была за машина.
— Значит, его хотели оживить только для того, чтобы узнать, какая это была машина?
— Ну конечно!
— При чем же здесь Алоис?
Эльфрида смутилась, побледнела так, что на ее шее и руках выступили веснушки.
— Когда я дежурила у постели летчика, Алоис пробрался ко мне.
— И что же?
— Он приказал мне выйти, сказал, что будет говорить с летчиком.
— Да?
— И летчик ему признался.
— Отлично! Молодец Алоис!
— Теперь Алоис может сообщить штабу ВВС о новом советском самолете, если только…
— Если что?
— Если только летчик не очнется и не выболтает все сам.
— Это возможно? — спросил озадаченно Вайс.
— Нет! — гордо сказала Эльфрида. — Теперь это уже невозможно.
— Почему?
— Потому, что я доказала Алоису свою любовь.
— Чем?
— Просто по ошибке я дала летчику большую дозу снотворного, а он и так был полумертвый.
— Ты убила его?
— Да нет, он сам очень хотел. — Произнесла испуганным шепотом: — Знаешь, когда я дала летчику много-много таблеток, он проглатывал их торопливо, как курица зерно, и впервые за все время открыл глаза, и в первый раз я услышала его голос. Он сказал: «Данке шен, г-геноссе», — и погладил мне руку.
— Почему же?
— Раз он знает немецкий язык, значит, он успел прочесть этикетку и знал, что я ему даю.
— Ты думаешь, он хотел умереть?
— Я даже думаю, Алоис пообещал ему, что я такое для него сделаю. Он же знал, что, если не умрет в госпитале, его все равно убьют. У него в документах написано, что он политрук звена.
— Коммунист?
— Конечно! Даже после того, как он открыл глаза, и стал все понимать, и мог говорить, он ничего не сказал штурмбаннфюреру. А вот Алоису сказал.
Иоганн строго заметил:
— Значит, ты поступила как настоящая патриотка, как нацистка, отомстила русскому летчику-коммунисту. — И мягко успокоил: — Ничего не бойся. За такой патриотизм у нас в Германии еще никого не наказывали.
— Но, я считаю, мне надо быть скромной и молчать.
— Да, — согласился Иоганн, — скромность — лучшее украшение женщины.
Эльфрида зарумянилась.
— О, я была во всех смыслах скромной. Но война… — Она сокрушенно потупилась. Взглянула на часы, испугалась: — Господин Фишер всегда заходит ко мне в это время. — Подошла к зеркалу, подкрасила губы и стала взбивать свои цвета красной меди жесткие волосы…
Со дня на день Вайса могли выписать из госпиталя, и, если бы не Эльфрида, его наверняка с первым же маршевым батальоном отправили бы на Восточный фронт.
Эльфрида выяснила по номеру полевой почты, где надо искать подразделение майора Штейнглица, и добилась, чтобы Фишер направил Вайса обратно в его часть.
На прощание Эльфрида пригласила Вайса к себе, угостила завтраком и дала на дорогу объемистый пакет с продуктами.
Она была рассеянная, усталая, все время о чем-то беспокоилась. Они поговорили немного о Хагене, выпили по рюмке, и Эльфрида озабоченно спросила: