Воины Солнца и Грома
Шрифт:
А на земле воины Олега один за другим падали со стен, пронзенные копьями, порубленные мечами. Опустился подъемный мост, и варяги из замка бросились на вылазку. Впереди с торжествующим ревом бежал, размахивая тяжелым боевым топором, Бьерн Свиное Рыло — огромный, как медведь, и яростный, словно дикий кабан.
Шесть пар немигающих глаз в упор изливали на Радо холодную, мертвящую, неумолимую ненависть. Двум змеям — черному и красному — не было места в одном мире. Черти мерзко завывали, ревели, хрюкали. «Не выдержат крылья — утащу его вместе с собой в Днепр. Бесы в болотах живут, не в Славутиче», — подумал Радо. Вдруг сбоку к ним подлетел арбуй. Одного меча у кудесника
В это время Улеб Каницарович, несший знамя Олега, оказался на пути взбешенного Бьерна. Франкский клинок выдержал удар тяжелой секиры, а рогатина любечского горожанина пробила кольчугу и глубоко вошла в грудь посадника.
Уцелевшие бесы бросились врассыпную, но скрыться не удалось никому. Двоих настигли молнии красного змея, одного загрыз крылатый волк, еще одного растерзал клювом и когтями грифон. Последнего нагнала и зарубила крылатая женщина. Только тут Радо почувствовал, как болят раны на груди и хвосте.
— Радо, Вылко! Летите скорее к своим телам. Сейчас дождь пойдет, у нас с Роксом крылья намокнут. А кровь я вам на лету заговорю, — чистым, звонким голосом проговорила белокрылая воительница.
Внизу на главной башне замка развевалось знамя Олега и Игоря: красное, с падающим вниз головой на добычу золотым соколом, похожим на сарматский трезубец Киевичей.
— Там, верно, думают, что над Любечем боги сражались, — сказал Радо.
— А нас, кроме разве что меня с Роксом да вилы, никто и не видел. Духов без их воли могут видеть только духи, — ответил Творимир.
Раскатисто прогремел весенний гром.
Волховная ладья плыла дальше на юг, к Киеву. В шатре отдыхали уцелевшие участники духовного боя. Вылко, развалившись, потягивал семендерское прямо из кувшина. Ему, похоже, духовный бой был не в новинку. Творимир, кашляя, пил горячий мед. Радо лежал на мягких шкурах. Незримые раны на груди и ногах все еще болели. Златовласая вила нежно глядела на него.
— Твой отец — боярин Радослав Громович из рода Укиль. Отец забрал тебя у меня — ему нужен был наследник. А потом Борис-богоотступник истребил весь ваш род. Я думала, и ты погиб. Только недавно Творимир отыскал тебя.
— Почему же вы сразу не сказали…
— Кому? Христианину и дружиннику Дира? — усмехнулся Хадобард. — Ты, поди, в монахи бы ушел — грехи предков замаливать.
— Да и я не хотела тебе сразу все открывать. Хотела, чтобы ты сначала юнаком [39] стал.
— Какой уж из меня юнак… Ни одного врага за это время сам не победил.
— Не прибедняйся, сын валькирии и потомок небесного воина, — хлопнул Радо по плечу Хадобард. — Если бы ты не сдержал Маркиана-змея, мы бы и все разом могли не одолеть лиходея с его бесовской ратью. И так трое наших погибли.
39
Юнак — герой (болг.).
— А мы их и помянуть не можем, — с тихой грустью сказал волхв. — Над арбуем курган насыплют, жертвы приносить будут. Волхву всегда приносят, даже злому. Только он за ними уже не придет: нет больше арбуя Ахто и двух духов его ни на каком свете. Хороший он был кудесник, а вот воин неважный. Даже в этот раз лосиную шапку вместо орлиной надел — мне, мол, так привычнее.
В Угорском, к югу от Киева, стояли недалеко от берега две ладьи. На берегу два десятка дружинников, среди них Радо и Вылко, окружали Олега. Все напряженно молчали, словно охотники в засаде. Князь-воевода, сложив руки на груди, неотрывно смотрел в сторону города. Творимир вглядывался туда же иным — волшебным — зрением, и лицо его было тревожно. Только пятилетний Игорь беззаботно бегал по песку.
Киевских князей известили, будто бы их ждет с богатым товаром и важными вестями их родич, купец с севера, и не может сам прийти только из-за внезапной болезни. Родственники на севере у Аскольда и Дира действительно были. Дети наложницы-шведки, эти двое только с помощью Рюрика смогли оттеснить от княжеского стола других потомков Кия. Теперь главное было — выманить обоих князей из Киева. Тысяцкий Каницар готов был в любой миг пустить в город Олегову рать, большая часть которой укрылась в лесах к северу от города.
Наконец наверху застучали конские копыта, и с кручи стали не спеша спускаться окруженные дружинниками и варягами князья Руси. Их красивые лица, обрамленные белокурыми волосами, выглядели одинаково гордо и самоуверенно, словно никто в этом мире не мог сравниться с ними в могуществе и богатстве. На Аскольде был расшитый грифонами алый плащ из дорогой царьградской парчи, Дир щеголял кафтаном китайского шелка с вычурными серебряными застежками. Северные гости не должны были сомневаться в благополучии своих родичей-конунгов.
Вдруг резко хлопнуло полотнище. Улеб Каницарович развернул стяг с золотым соколом. Северяне расступились, и вперед вышел Олег, держа на левой руке Игоря и сжимая в правой варяжский меч.
— Хоскульд! Дир! Не забыли меня? Это я, Хельги Норвежец, чью усадьбу в Согни-фьорде вы сожгли, чью сестру Ефанду обесчестили. Теперь Ефанда — мать Ингвара Рориксона, конунга Гардарики, а я — великий ярл.
Аскольд снисходительно улыбнулся.
— Да, мы тогда были отчаянными молодцами. А теперь мы — конунги Русиланда и можем заплатить тебе любую виру.
— Хотя, по правде сказать, ты всем обязан нам. Если бы мы не разорили твое гнездо, ты бы не пошел в дружину Рорика и не стал братом королевы и ярлом, — рассмеялся Дир.
В словах братьев не было и тени издевки. Сильные сами устанавливают себе законы — вот что вынесли они из викингских походов.
А Олег заговорил уже по-славянски. Слова, годами выношенные в душе, падали, словно удары молота.
— Вы не князья, и не рода княжьего. Это я — княжьего рода. А вот — Рюриков сын!
Серыми молниями сверкнули клинки Вылко и Радо, и два последних Киевича пали мертвыми на белый прибрежный песок. А из ладей уже выскакивали с мечами наголо словене, чудины, варяги… Из киевлян первым опомнился дородный седобородый боярин Житомир.