Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 1. Авторский путеводитель
Шрифт:
Люди, озабоченные русской историей, спешат прибавить, что этот факт, в соединении с катастрофой, постигшей нашу бедную родину в 1917 году, способствовал наплыву русского трудового населения в Бийанкур, что попутно помогло вписать это скромное имя в историю литературы, ибо не только Верлен тут живал, но и Ходасевич, и Борис Зайцев, и прославившаяся среди французских модников «Нина Бербероф» здесь жила…
И все же, верные нашему принципу обращаться сперва к истоку, к яйцу, к зародышу, мы и в рассказе об этом безмерно разросшемся ныне Булонь-Бийанкуре (сто тысяч населения – это, по французским меркам, немалый город) начнем с XII века и с деревушки-хутора Меню (от латинского Мансионилес, что означает – домишки), которой король Людовик VI Толстый в 1134 году со всей торжественностью присвоил название Менюль-ле-Сен-Клу, приписав и здешний лес, и луга, и виноградники к монмартрскому аббатству. В память о паломничестве здешних поселян к знаменитому образу Святой Девы в Булонь-сюр-Мер король Филипп Красивый соорудил здесь в 1308 году часовню во имя Божией Матери. Различные события французской истории способствовали прокладке в этих местах новых дорог к Версалю, ну а в 1925 году здешняя мэрия вместо Булони-на-Сене учредила более внушительное поселение: Булонь-Бийанкур.
В 1898 году Луи Рено построил здесь свой первый автозавод, Блерио, Фарман и Вуазен присоединили к нему авиастроительное предприятие, а в 1928 году ко всему этому прибавилась еще и Булонская киностудия.
О притоке рабочей силы для здешнего автозавода позаботилась большевистская революция, разогнавшая своих граждан по свету и создавшая обездоленный русский «эмигрантский народ». К заводским станкам в Бийанкуре встали офицеры и солдаты былой Российской армии, учителя былой русской школы, чиновники, служащие, торговцы и все прочие, кто больше в России не мог выжить и кто ей оказался не нужен. Более аристократичная Булонь-сюр-Сен еще сохраняла в ту пору свой дачный облик, но Бийанкур заметно обрусел и опростился, и наряду с прочими сочинителями сообщала об этом поселившаяся в Бийанкуре начинающая журналистка Нина Берберова (позднее она перенесла эти свои газетные заметки в нашумевшую мемуарную книгу «Курсив мой»):
«В Булони был стадион, в Булони были скачки. В Бийанкуре был автомобильный завод «Рено», кладбище, река и грязные, бедные, запущенные кварталы…
В Бийанкуре была улица, где сплошь шли русские вывески, и весной, как на юге России, пахло сиренью, пылью и отбросами. Ночью (на Поперечной улице) шумел, галдел русский кабак…»
Или вот еще – из тех же очерков Берберовой:
«…Гудит заводской гудок. Двадцать пять тысяч рабочих текут через широкие железные ворота на площадь. Каждый четвертый – чин Белой армии, воинская выправка, исковерканные работой кисти рук… Люди семейные, смирные, налогоплательщики и читатели русских ежедневных газет, члены всевозможных русских военных организаций, хранящие… георгиевские кресты… Про них известно, что они а) не зачинщики в стачках; б) редко обращаются в заводскую больничную кассу, потому что у них – здоровье железное, видимо обретенное в результате тренировки в двух войнах… и в) исключительно смирны, когда дело касается закона и полиции: преступность среди них минимальна…»
В русскую эпоху Булонь-Бийанкура там разместились и некоторые из учреждений русской эмиграции. Так, в 1928 году в дом № 6 по бульвару Отёй переведен был единственный в Париже русский лицей-гимназия. Дом для лицея купила меценатка Лидия Павловна Детердинг (в первом браке Багратуни), жена известного английского нефтепромышленника. Она и раньше пеклась об этой первой русской гимназии (позднее носившей ее имя и просуществовавшей до 1960 года). Гимназия, сыгравшая большую роль в жизни молодого эмигрантского поколения, в 1931 году насчитывала 220 учеников. В том же здании разместился и Русский коммерческий институт, основанный Земгором. В 1949 году в здании гимназии была проведена посвященная 150-летию со дня рождения Пушкина вторая выставка «Пушкин и его эпоха», организованная знаменитым танцовщиком и коллекционером-пушкинистом Сергеем Лифарем.
В БИЙАНКУР ХОДЯТ ПОГЛЯДЕТЬ НА БЫЛУЮ СТОЛИЦУ «РЕНО». О РУССКИХ РАБОТЯГАХ И ПОЭТАХ ТУТ ДАВНО ПОЗАБЫЛИ.
Фото Б. Гесселя
В доме № 27 по улице Гутенберга в Булони с 1920 до 1931 го-да жил князь Феликс Феликсович Юсупов со своей супругой, княжной императорской крови Ириной Александровной. В одном из помещений вполне скромного княжеского дома, расписанном знаменитым художником Александром Яковлевым, Юсупов устраивал по субботам вечера и спектакли. Если в России Феликс Юсупов был известен своим невероятным богатством, высокими связями и несколько скандальной репутацией, то за границей прославился он главным образом как убийца Распутина. Любопытно, что даже в новейшем перечне могил русского кладбища Сент-Женевьев-де-Буа, продаваемом в кладбищенской конторке, против фамилии Юсупов можно найти невероятную по своему тону формулировку: «освободил Россию от Распутина». Сам Юсупов рассказывал в своих (не внушающих, впрочем, большого доверия) мемуарах:
«Что сказать о хозяйке дома, которая в разгаре многолюдного обеда не может удержаться от следующего восклицания: «Юсупов войдет в историю благодаря своему ангельскому лику и своим окровавленным рукам».
На самом деле эта кровавая история (нисколько, похоже, не смущавшая Юсупова) сыграла ему в годы эмиграции добрую службу. Стоило какой-нибудь киностудии или издательству затронуть в своих произведениях историю экзотического друга императорской семьи Распутина и его гибели, как адвокаты Юсупова затевали против дерзновенных новый судебный процесс, жалуясь на искажение фактов, наносящее моральный ущерб убийце-князю и молчаливой красавице княгине. Один из таких процессов был выигран Юсуповым и принес ему крупный куш. Князь славился также как человек тонкого вкуса, и его нередко привлекали для консультаций в области оформления домов моды, магазинов, спектаклей, фильмов. Одно время супруги Юсуповы держали и собственный дом моды в Париже.
Вернемся, впрочем, к кругам менее аристократичным и соответственно жительствовавшим в более дешевой части поселка – в Бийанкуре. Именно там снимали квартиру Нина Берберова и ее муж Ходасевич.
Да, меня не пантера прыжкамиНа парижский чердак загнала,И Вергилия нет за плечами…Таким парижским чердаком и стала для Ходасевича на долгие годы квартирка в Бийанкуре с ее уличным шумом, духотой и не слишком мелодичным пением водопроводных труб.
Владимир Набоков называл Ходасевича величайшим русским поэтом XX века, литературным потомком Пушкина по тютчевской линии. Того же мнения, как ни парадоксально покажется такое сближение, придерживался Горький, назвавший в 1923 году Ходасевича «лучшим поэтом современной России».
Владислав Фелицианович Ходасевич родился в 1886 году в Москве. В 1920 году Ходасевич вместе со своей верной и заботливой второй женой Анной Ивановной и пасынком переехал в Петербург, где Горький помог ему получить две комнатки в Доме искусств (на углу Мойки и Невского). Ходасевич много пишет в это время, переживает творческий подъем и настоящий взлет своей популярности. Но вот 31 декабря 1921 года на встрече Нового года в Доме литераторов 34-летний Ходасевич оказался за одним столом с 20-летней Ниной Берберовой, начинающей поэтессой, которая только что перебралась с родителями в Петербург из армянского пригорода Ростова-на-Дону, из Нахичевани-Донской, где едва закончившая гимназию Нина пережила и то, что она называет в мемуарах «периодом распутства» (начала «шляться»), и первую свою большую любовь, может, самую большую любовь жизни – любовь к прелестной армянской девушке, к Виржинчик. Но тут, на новогодней вечеринке, начинается новая любовь – впрочем, как мне сдается, не любовь Нины, а любовь к ней Ходасевича, им тогда же и описанная:
Играю в карты, пью вино,С людьми живу – и лба не хмурю.Ведь знаю: сердце все равноЛетит в излюбленную бурю.Карты – это еще полбеды. Ходасевич с юности был неисправимый картежник, даже хотел написать теоретическую статью о связи карт и поэзии. Но вот новая буря любви… С одной стороны, она приносит бесценное вдохновение.
Странник прошел, опираясь на посох, —Мне почему-то припомнилась ты.Едет пролетка на красных колесах —Мне почему-то припомнилась ты.Вечером лампу зажгут в коридоре —Мне непременно припомнишься ты…Но с другой стороны… Есть ведь самоотверженная, любящая жена Анна Ивановна, которая в эту программу не вписывается… В феврале 1922 года Ходасевич пишет жене письмо, которое начинает цитатой из Афанасия Фета:
«Офелия гибла и пела» – кто не гибнет, тот не поет. Прямо скажу: я пою и гибну. И ты, и никто уже не вернет меня. Я зову с собой – погибать. Бедную девочку Берберову я не погублю, потому что мне жаль ее. Я только обещал ей показать дорожку, на которой гибнут. Но, доведя до дорожки, дам ей бутерброд на обратный путь, а по дорожке дальше пойду один. Она-то просится на дорожку, этого им всегда хочется, человечкам. А потом не выдерживают».