Вокзал Виктория

Берсенева Анна

Полина насторожилась. Откуда он знает про спектакль?

– Я видел вас сегодня в театре. – Наверное, он заметил ее беспокойство. – Но я не шел за вами специально, поверьте. Просто узнал вас, когда… Уже потом я вас узнал.

– Шампанского выпью, – кивнула Полина. – Все-таки я взволнована, знаете ли.

– Неудивительно.

Он снова улыбнулся. Улыбка у него была не то чтобы обаятельная, но очень мужская – сдержанная. Это Полине понравилось. По крайней мере, не похоже, что он примется сейчас хвастать своим эффектным поведением. Хотя мог бы и похвастать, эффектным

оно было без сомнения. И эффективным, кстати.

Подошел гарсон, Полинин спутник заказал шампанского. Только теперь, прислушавшись, она сообразила, в чем состоит особенность его речи; лишь волнение помешало ей заметить это сразу.

– Вы русский? – перейдя на родной язык, спросила она.

Он ответил тоже по-русски:

– Да. Сильно чувствуется акцент?

– Не сильно, – покачала головой Полина. – Но француз все-таки расслышит. А поскольку я и русская, и француженка, то и расслышала акцент, и поняла, что он у вас русский.

– Тогда закажем устрицы, а? – чуть смущенным тоном попросил он. – Я как московский гость о них мечтаю.

– А вы прямо из Москвы гость? – удивилась Полина.

– Да. Игорь Валентинович Неволин, – представился он.

– Полина Андреевна Самарина.

– Я знаю. Еще во время спектакля в программке посмотрел.

В длинном списке актрис «на выход» русская фамилия была только одна, поэтому его проницательность Полину не удивила. А вот то, что именно ее игра привлекла его так, чтобы смотреть в программке фамилию, было, пожалуй, достойно удивления. Что могло его заинтересовать – ее возглас: «Скорее, скорее идите сюда! Дядя Поль умер»?

– У вас чрезвычайно притягательная внешность, – сказал Игорь Неволин. – Но не для театра.

Хорошенький комплимент!

– А для чего же? – хмыкнула Полина. – Для модной лавки?

Московский гость то ли не заметил, что она рассердилась, то ли не счел нужным обращать на это внимание.

– Для кино, – ответил он.

Однако! Не далее как сегодня, гримируясь перед выходом на сцену, Полина разглядывала себя в зеркале и думала ровно о том, что не пластика ее, не речь даже, а именно лицо могло бы привлечь внимание зрителей, если бы им удалось его разглядеть. Черты его неправильны, но так своеобразны, что на лицейских уроках живописи учитель даже говорил, будто она похожа на Даму с горностаем Леонардо да Винчи.

«Даму с горностаем» Полина знала только в репродукции, потому что сама картина находилась в каком-то польском замке, но другие портреты да Винчи – и «Джоконду», и «Прекрасную Ферроньеру» – она разглядывала в Лувре часами, а потому понимала, что означает такое сравнение. Это было самое убедительное признание ее незаурядности, какое только можно себе представить.

Но кто разглядит такие тонкости, как изгиб губ, разрез глаз или абрис щек актрисы на сцене? Разве что зрители первых пяти рядов. Иное дело кино – там есть крупный план…

– Неужели вы никогда не мечтали о карьере в кино? – спросил Неволин. – Трудно поверить.

– Не вижу смысла тратить время на мечтанья, – пожала плечами Полина. – Эта мысль пришла мне сегодня в голову, вы правы. Но это вовсе

не значит, что теперь я стану перекатывать ее у себя в голове бессонными ночами.

– А что это значит?

– Что завтра же я пойду на киностудию показываться всем режиссерам, каких мне удастся там обнаружить.

– Решение верное, – кивнул он. – Но толку вы вряд ли добьетесь.

– Почему же?

– Потому что внешность у вас, как это ни странно для русской, совершенно европейская.

– Ну и что? – не поняла Полина.

– А то, что актрис с европейской внешностью здесь слишком много. То есть практически все актрисы здесь таковы. В Париже вы не произведете фурора.

– А где произведу? – усмехнулась Полина. – В Голливуде?

– Возможно, и в Голливуде. Но наверняка – в Москве.

– Я думала, вы говорите всерьез, – поморщилась она.

– Я и говорю всерьез.

– О том, чтобы я отправилась на кинопробы в Москву?

– Да почему же нет? – пожал плечами Неволин. – Вы производите впечатление незаурядной девушки. Неужели верите бреду, который рассказывают об СССР парижские белогвардейцы?

– По-вашему, я должна верить бреду, который рассказывают советские шпионы?

– Это вы обо мне?

– Хотелось бы верить, что нет, но…

– Я не шпион, – вздохнул Неволин. – А всего-навсего сотрудник Госкино. Слышали про такую организацию?

Про такую организацию Полина, разумеется, не слышала, она не имела привычки интересоваться посторонними для себя вещами, – но догадалась, что это должно быть нечто, управляющее в СССР кинематографом.

– Как мы с вами, однако, своевременно встретились, – иронически проговорила она. – Надо же, какое удивительное совпадение!

– Вы, конечно, вправе мне не верить, – сказал Неволин. – И совпадение действительно странное, я понимаю. Но это в самом деле всего лишь совпадение. Ну посудите сами, Полина Андреевна. – Он потер ладонью лоб. Кажется, его расстраивала необходимость оправдываться в том, в чем он не чувствовал себя виноватым. – Цель моей командировки – изучить положительный зарубежный опыт. В моей, разумеется, сфере, в кинематографе. Наладить связи, совместную работу. Всем известно, что лучшие киноактеры получаются из театральных. Это школа, это уровень – мастерство, как говорится, не пропьешь. Естественно, что я отправился в театр. И увидел вас. И ваше лицо меня поразило.

– Это тоже естественно? – спросила Полина.

– Да.

Его небольшие, узко поставленные глаза смотрели умно и внимательно.

– Послушайте, Игорь Валентинович, – сказала Полина. – Вы полчаса назад у меня на глазах убили человека. Вы сделали это профессионально и хладнокровно. И вы хотите, чтобы я поверила, будто вы занимаетесь кинематографом?

– Почему вы решили, что убил? – Он пожал плечами. – Пи… пенделя хорошего дал, вот и все. И никакого на то профессионализма не требуется. Я в Марьиной Роще вырос, Полина Андреевна. Это, чтоб вы понимали, самый что ни на есть хулиганский район Москвы. А умение драться достигается упражнением, как писатель Булгаков – по другому, правда, поводу – заметил.