Вокзал
Шрифт:
Алексей закручинился.
– Вы не расстраивайтесь. Все будет хорошо. Уедете шестичасовым, – отрабатывала сочувствием Джульетта. – Вам и выпить принесли. Только вы не очень.
Фаломеев оглянулся. Татарочка расставляла закуску. Все-таки принесла оливье. Пиво. Коньяк «Ахтамар».
– А чего, ребята, айда ко мне. Одному дуть невпротык, – пригласил он новых знакомых за свой столик.
Перебазировались. Тут же выплыла вторая официантка и нависла над столом Фаломеева девятым номером.
– Шесть кофе, пирожные песочные – три, салат-ассорти
– Давай сюда, – сгреб счет в свой карман сибиряк. – Много кофе вредно для здоровья. Коньячок, он получше будет. Иди, красавица, иди…
«Везет же татарве, – подумала вторая официантка, – такой мужик плывет, бери – не хочу». Но в подсобке высказалась иначе. Куда смотришь, Алька, мужик сгорает, бери его под мышку и дуй домой, с мэтром в два счета договоримся. Этот не сорвется. Сама видела, как он на твои ноги глядел.
И Алика задумалась.
Между тем троица вальяжно расположилась за столиком. Точнее, вальяжно расположился сибиряк. Влюбленные, позабыв про влюбленность, поглощали его салаты. Пришло время учить их жизни, но Алексей Фаломеев не знал, с чего начать, за что зацепиться.
Повод дал Ромео.
– А часы у вас, того, свистнули?
– Молодой человек, даже если и свистнули, что из того? Мы в мир все голыми пришли, голыми и уходить надо бы. В могилу ты с собой часы не возьмешь. Они тебе там ни к чему.
– Рановато вы про могилы-то, – заметил Ромео.
– Да. Непонятно, – поддержала Джульетта.
– А в мире вообще много чего непонятного. Вот, к примеру, наблюдал я за вами. Любовь в лепешку. Разве нет?
– Сейчас так не говорят.
– Ну поженитесь, то да се… А дальше?
– Что – дальше?
– Заметили, все сказки кончаются свадьбой, а дальше ни гугу. Молчит автор.
А почему молчит? Нечего сказать? Есть. Просто дальше начинается война и мир, бесконечная трагикомедия сердца. И дело тут не в дырявых носках или погодных условиях, а в способности понять и простить.
– Вы сами-то любили когда-нибудь?
– И когда-нибудь, и как-нибудь, и нибудь, как…
Сибиряк хотел легкой беседы. Он – ментор, они – слушатели. Благодарные. Не вышло. Фаломеев почувствовал себя неуютно. И не то чтобы жаль коньяка и салатов, но задергался. Не любил он в себе это пьяное чувство, когда после первой рюмки поют, после второй целуются, из-за третьей дерутся, а под четвертую, размазывая сопли, мирятся.
Говорят, что неврастеники строят воздушные замки, психотоники в них живут, а психиатры взимают с тех и других арендную плату. Из этого прямо проистекает, что биологи вбивают сваи, пытаясь соединить ими, сваями, замки с землей.
Алексею не хватало именно биологического. Он все пытался нащупать неосязаемое в своей жизни, кочевал по земле, так толком нигде не зацепившись. Правда, вот уже больше трех лет, как осел в Нягани, в городке на молодом месторождении, и считал себя чуть ли не старожилом. Уезжал как бы в отпуск, но сильно боялся, что поведет. И похоже, повело. Отсюда, из зала вокзального ресторана, Нягань казалась такой нереально далекой, страшно подумать. Особенно этот туалет в восточном стиле посреди центральной площади. Ага. Настоящий тебе минарет.
Неужели и в самом деле есть такие городки?
А любовь… Что любовь?
– Наверное, любил… Была у меня в Иркутске женщина. Цыганка. Настоящая.
Не таборная. Оседлая. Год прожили. Потом узнал, что у нее сын Мишка есть. В таборе, под Тальцами. Отцы часто отбирают своих детей. И у нее отобрали, чтоб обратно вернулась. А она не вернулась. И мне не сказала. А я обиделся. Напился да по пьяному делу вербанулся. Уезжал, она мне в карман бумажку сунула. Просила в дороге не развертывать. Развернул. Ничего не понял.
Алексей достал паспорт и вытащил, как закладку, вчетверо сложенный листок.
Показал влюбленным.
– Не понятно? Вот и мне было непонятно целый год. Потом в Братске встретил одну на рынке. Говорю – переведи. А она мне: повезло тебе, парень, очень. Любит тебя цыганка.
– И что же здесь написано?
– Три слова. Мэ тут кэмам.
Помолчали. Влюбленные уже насытились, а главное, вследствие этого потеряли всякий интерес к рассказу. Так только, для приличия спросили, что же дальше…
– А дальше… Дальше я рванул в Иркутск. Прибежал по адресу. Съехала, соседи говорят, полгода как съехала. За ней из табора приезжали и увезли…
Любовь это? Не знаю… А может, шампанского?
– Да нет, мы пошли. Телеграмму дать надо и вообще…
– Телеграмму? Это же просто. Сейчас дядю Мишу попросим, он мигом.
– Не надо. Мы сами.
Влюбленные, натянуто улыбаясь, покинули ресторан.
– Эх, волчья сыть, травяной мешок, али Илью Муромца зачуял? Алика! – вдруг вспомнил он имя официантки, уже вторую смену обслуживающую его столик. – Шампанского!
– А я тебе говорю – бери, бери, пока тепленький, – настырно уговаривала товарку толстуха.
Может, и надо было брать? Алика все еще колебалась.
Глава 11
ЛАРИН
– Лариса, тебе еще нужен телефон? – Голос отца вернул девушку в сегодняшнее утро.
Она приоткрыла дверь своей комнаты и молча протянула трубку телефона.
Ларин вернулся снова на кухню, набрал номер своей секретарши в приемной начальника вокзала.
– Оленька, доброе утро!
– Ой, Виктор Андреевич, – растерянно забормотала секретарша. – Примите мои соболезнования. Извините, я не очень умею в таких ситуациях…
– Все нормально, Оленька, – перебил ее Ларин. – Здесь ничего уметь и не нужно. Потому что жизнь продолжается.
– Да, Виктор Андреевич. Это так ужасно, что человек умирает, а все вокруг идет своим ходом, как будто бы этого человека и не было. Я как подумаю, что вот когда-нибудь умру, а все вокруг останется. Меня не будет, а все будут продолжать жить дальше.