Волчьи песни
Шрифт:
Сашка отбыл в колыбель человечества. А след Онегина окончательно затерялся где-то в лесах.
И вот на тебе. Приехал. С первым снегом и подарками.
– Что пришел, еще денег просить? – с ходу в упор наезжает на фермера-странника Протасов, появившийся у себя в кабинете, где они его уже ждут.
– Нет! Отцы мои! – гордо отвечает, смахивая с бороды крошки, Онегин. – Начинаю рассчитываться с моими милостивцами. Вон у ворот грузовик мой стоит. Загружен продуктами сполна.
– Значит, получилось? – обрадовался и удивился Протасов. – А мы уже махнули рукой
Они остаются в кабинете. Поговорить. А Дубравин идет в хозяйственную службу. Сообщить о поступлении продуктов. Дать команду на выгрузку.
Когда он возвращается, Онегин, раскрасневшийся и вспотевший от восьми чашек горячего чая, зовет их «в гости».
– А что, приедем! – говорит Протасов. – Заодно проинспектируем, как ты распорядился деньгами. По-хозяйски ли? Правду ли рассказываешь? Или небылицы сочиняешь?
А потом через минуту-другую, когда Онегин уходит, добавляет:
– Надо собрать всех наших. Я давно хочу провести совещание по обстановке в редакции где-нибудь подальше от этих стен, из которых везде торчат уши.
Чем дальше в лес, тем больше дров. Густые, темные, хвойные леса обступили дорогу. Глухомань-селивань.
Кортежем, кавалькадою, цугом – назовите это как вам нравится, тянутся они на своих «жигулях» и подержанных иномарках по заснеженной трассе в глубь Ярославской области.
Мороз-воевода выводит ледяной узор на боковом стекле дубравинских «жигулей». Мерно и беззвучно приземляются снежинки на лобовое стекло и капот. Проплывают по бокам от дороги приземистые, врытые в снег по пояс избушки русских деревенек. На улицах пусто. Мёрзло. Грустно.
Идущий впереди подержанный, старенький «БМВ» Протасова останавливается у ворот одной из изб. Тормозит и вся колонна. Народ собирается. Совещаться.
– Кажется, здесь нас должен ждать трактор! – говорит, оглядываясь вокруг, Андрей Паратов. – И обращается к выглянувшему за калитку местному жителю: – Дедуля! Это Степаньково?
– Чаго? – протяжно спрашивает небритый, с седой щетиной абориген, приподнимая ухо у потрепанной шапки-ушанки.
– Я говорю, это Степаньково? – кричит ему на ухо подошедший Паратов.
– Оно, оно самое, сынки! – отвечает, кивая головою и шевеля белыми заиндевевшими бровями, старик. – Вы кого ищете-то?
– Трактор должен прийти за нами! Ждать здесь! Был?
– А, Микита, Микита! Он ждал. Но отъехал. Скоро будет. А вы куда собрались?
– Нам к Онегину! – вступает в разговор Дубравин. – Слышали о таком?
– Как не слыхать, – осторожно отвечает дед. – Вы что, комиссия какая? Так туды вам не проехать! Болота там. Топи. Сплошные топи.
– Так потому и трактор ждем, – говорит Дубравин. – У вас тут можно машины оставить? Под охраною, чтоб вы приглядели! Мы заплатим.
– Та оставляйте! Тут никого неделями не бывает. За деревней дорога совсем кончается. Тупик, – дед запахивает замусоленный солдатский бушлат и принимается открывать подпертые снегом ворота. – Заезжайте. Пара машин зайдет!
Через полчасика в лесу раздается треск и грохот тракторного двигателя. Еще минут через пять оттуда вылезает потрепанный «Беларусь» с прицепленными сзади огромными, сбитыми, можно сказать, из бревен санями.
Чумазый, в лыжной шапочке и фуфайке тракторист лихо разворачивается с санями на узком пространстве у дома. И выскакивает из кабины трактора, чтобы «поручкаться» с важными московскими гостями.
– Здравствуйте! Здравствуйте! – приговаривает он, протягивая жесткую, каменную от мозолей, огромную, как лопата, ладонь. Лицо у него доброе, но с огромным вислым красным носом.
И вообще у Дубравина остается впечатление, что у него все, выступающее за контуры собственно тела, громадное: руки, ноги, нос, уши…
– Александр! – представляется во время процедуры знакомства Дубравин.
– Василий Иваныч! – отвечает чумазый, шмыгая носом, и коротким движением левой руки подтирает под носом рукавом фуфайки.
– Ну что, Василий Иваныч! – вступает в свои начальственные права сам Протасов. – Довезешь нас?
– В целости и сохранности! – отвечает тот. И разъясняет диспозицию: – В санях у меня два тюка соломы. Счас я их разложу. А сверху накрою брезентом. А вы наденете тулупы. Расположитесь по-царски.
И действительно, минут через пять сани обретают комфортабельный по здешним меркам вид.
Сам тезка Чапая на несколько минут заскакивает в ворота дедова дома. И выходит оттуда, явно приняв на грудь и что-то нежно и бережно прикрывая полой фуфайки.
«Наверняка самогонкой заправился!» – спокойно думает Дубравин, укладываясь на брезент в громадном тулупе, предоставленном ему трактористом.
Снова трещит мотор. Из трубы «Беларуса» вылетает в мрачное зимнее небо сизая струя дыма. Рывок. И сани шуршат гигантскими полозьями-бревнами по рыхлому снегу.
Тронулись в незнаемое.
На морозе отчетливо пахнет свежеструганым деревом, сеном, соляркой от чадящего двигателя.
И плывет, плывет мимо них дремучий ярославский лес: ели, сосны, березняки.
В тулупе тепло. И Дубравин даже начинает подремывать, размышляя о неустроенности своей жизни. Слюбился он с Галиной. А что дальше? Она молчит. Он молчит. Дома снаружи вроде бы все по-старому. Однако с Татьяной что-то не так. Такое ощущение, что все эти события, перевороты сильно напугали ее, нарушили внутреннее равновесие, и она утратила какую-то волю к жизни. Сидит с утра до вечера у телевизора. Таращится в экран. Смотрит мыльные оперы, сериалы и никуда не двигается. Иногда, правда, заговорит о том, что хотела бы пойти на работу. Он подхватывает: давай помогу устроиться! Но проходит день-другой, и она уже о своем желании не вспоминает. Только кутается в оренбургский пуховый платок и возится на кухне, гремит посудою.