Волчонок
Шрифт:
Пунктуальность Юлия была сродни вечным законам вселенной. Он прилетел в субботу, в десять часов, с менеджером рынка, деловитым и услужливым щеголем, и двумя молодыми женщинами «под кайфом». Женщины шли, куда скажут, делали, что
Он хотел знать, когда аэромоб взлетит.
Карлик боялся видеть клеймение. Он мало чего боялся в этой жизни, а от клеймения его мутило. Со стороны могло показаться, что ничего особого не происходит, что Луций Тумидус просто изучает проституток из эскорт-агентства – обычное дело: девок привезли ублажить старика! – глядит на них по очереди, долго, внимательно, а после, разочаровавшись, отсылает прочь, вместе с менеджером. Карлику доводилось присутствовать при наложении клейма. Он знал, как это бывает. Дыша речной свежестью, Пак смотрел на воду, которую нельзя заклеймить, и ждал. Аэромоб взлетел, а Пак не двинулся с места.
Вернулся он поздним вечером.
Женщин – рабынь – увезли. Луций отдыхал в кресле-качалке, утомленный и благодушный. Курил трубочку, улыбался. Нервозность последних дней как ветром сдуло. Пак сбегал за водкой, завел разговор о пустяках. Узнал, что Валерия получила свежее письмо от Марка, что копия письма – у Луция, и старик уже письмо прочитал.
– Парень пишет, что я обезьяна? – спросил Пак.
– Пишет.
– Лучшая в мире?
– Лучшая.
– Когда он забудет написать про обезьяну, – хмыкнул Пак, – я не огорчусь. Третий раз подряд… Что еще?
– Ничего особенного. Служит…
Нервничает, подумал Пак, знавший старика, как облупленного. Все еще нервничает. Мимика, голос, жесты… Остаточные явления. Он был прав: Луций беспокоился, но рабыни не имели к его беспокойству никакого отношения.
– Ты рассказывай, – подбодрил друга карлик. – Язык проглотил?
– Про кнуты пишет. Таскает шамберьер, как талисман. Ну, не таскает – хранит у интенданта. Иногда берет, вспоминает меня…
– Славный парень, – сказал Пак.
– Славный…
Луций Тумидус сделал большой глоток. Ему хотелось напиться. Вдрызг, вдрабадан, до поросячьего визга. Никогда раньше внук не писал ему про кнуты. Никогда – в таком сентиментальном, нарочитом, неестественном тоне. Старик боялся признаться самому себе, но ему казалось, что в их переписку с внуком вмешался чужак.
Что Марк – в беде.
Я смешон, подумал старый клоун. Седой паяц с дурацкими предчувствиями.