Волчья стая
Шрифт:
Наконец он выбрался из болота и по мокрому, но уже устойчивому под ногами торфянику взбежал на заросший сивцом и вереском песчаный пригорок. Сапоги его, все цвиркая и чвякая, непривычно затопали по сухому. На вид он, пожалуй, был страшен – мало что мокрый с головы до ног, так еще весь облепленный тиной; на плечи и рукава понацеплялось каких-то волокнистых водорослей, ряска и прочая зеленая мелочь облепили всю его одежду. Но малого он, кажется, намочил не очень, и если тот неспокойно ворошился в пиджаке и плакал, то, видно, больше от голода. Этот его плач и подгонял Левчука. Трещавших за болотом выстрелов он не очень боялся, их угрожающая власть над ним кончилась, и теперь его подгоняла новая забота.
Он бежал. Он боялся за жизнь младенца и не хотел терять время на то, чтобы выжимать одежду, отдыхать. Взобравшись на пригорок, он продрался сквозь густую чащобу ельника и очутился на узенькой, хотя и хорошо наезженной лесной дорожке. «Если есть дорожка, то должна где-то быть и деревня, – с облегчением подумал Левчук, – только бы не наткнуться на немцев».
Он устало бежал по ней минут, может, десять, и от этого его бега малыш помалу затих, а потом и совсем умолк – заснул или просто укачался на его руках. Тогда Левчук перешел на шаг. Он уже согрелся и начал приглядываться к лесу, собираясь где-нибудь присесть и переобуться. По всей видимости, немцев тут не было, а идти ему придется еще неизвестно сколько, так он просто изуродует ноги в мокрых, со сбившимися портянками сапогах.
Только он подумал об этом, увидев высокие, по пояс, заросли папоротника у самой дороги, как услыхал близкие голоса и топот лошадиных ног. Он проворно сбежал с дороги, но было уже поздно, и всадники на лошадях успели заметить его. Сгорбясь за кустом можжевельника, он напряженно выжидал, надеясь, что, может, они проедут. Но они не проехали. Топот на дороге вдруг оборвался, и едва не над его головой повелительно прозвучало:
– Эй, а ну вылазь!
Левчук в сердцах выругался – какого черта еще пригнало? Судя по голосу, это были вроде бы наши, но кто знает, может, немцы или полицаи? Не выпуская из рук младенца, он осторожно вытащил из кобуры парабеллум, тихонько склонился за кустом, чтобы выглянуть на дорогу, и неожиданно увидел их совсем рядом. Они, наверно, тоже увидели его. Это были три всадника, одетые, правда, по-партизански – кто во что, уставившиеся в папоротник и направившие сюда свои автоматы – наши советские ППШ.
– Руки вверх!
Похоже все-таки, это были партизаны, хотя полной уверенности в том у Левчука не было. Он не спеша поднялся из зарослей, оставив на земле свою ношу и пряча за собой руку с парабеллумом. Но эта его медлительность, очевидно, не удовлетворила всадников, один из них, молодой парень в старой, вылинявшей гимнастерке и сдвинутой на затылок кубанке, решительно повернул лошадь в папоротник.
– Бросай пистоль! Ну! И руки вверх!
– Да ладно, – примирительно сказал Левчук. – Свой, чего там...
– Смотря кому свой!
Левчук уже убедился, что встретил партизан, и ему не хотелось бросать пистолет, ибо неизвестно, получит ли он его обратно. И он тянул время, неизвестно на что надеясь. А они между тем все посъезжали с дороги и начали незаметно окружать его. Наверно, действительно надо было бросать пистолет и поднимать руки.
– Смотри, да он же из болота! – догадался другой – молодой парнишка с сильно заостренным книзу лицом.
– Из болота, факт. С того берега, – имея в виду что-то свое, сказал первый и соскочил с седла в папоротник.
В это время сбоку к Левчуку подъехал и третий – наверно, постарше двух первых, широкогрудый мужчина в сером расстегнутом ватнике, и его свежепобритое, с черными усиками лицо показалось Левчуку знакомым. Будто вспоминая что-то, всадник тоже вгляделся в этого необычного лесного встречного.
– Постой! Так это же из Геройского? Левчук твоя фамилия, ага?
– Левчук.
– Так это же помнишь, как мы вместе разъезд громили? Вон как дрезина по нас пальнула?
И Левчук все вспомнил. Это было прошлой зимой на разъезде, где они с этим усатым тащили на рельсы шпалу, чтобы не дать проскочить со стрелок дрезине, бившей вдоль путей из пулемета. Этот усатый еще потерял в канаве валенок, который никак не мог нащупать босой стопой в глубоком снегу, и они оба едва не полегли там под пулеметным огнем.
Левчук успокоение сунул пистолет в кобуру, а ребята, доверяясь товарищу и заметно подобрев, поубирали за едины свои автоматы. Усатый окинул Левчука заинтересованным взглядом.
– Ты что, из болота?
– Ну, – просто ответил Левчук и осторожно поднял из травы младенца.
– А это что?
– Это? Человек. Где тут чтоб женщины какие. Мамку ему надо, малой он, сутки не ел.
Ребята молчали, слегка удивленные, а он развернул пиджак и показал им лицо младенца.
– Ого! Действительно! Смотри ты!.. И где взял?
– Длинная история, хлопцы. К какой-нибудь бабе надо. Есть ему надо, а то пропадет.
– Да в семейный лагерь отдать. Лагерь тут недалеко, – почти по-дружески сказал молодой, в кубанке, и вскочил в седло. – Кулеш, давай отвези. Потом догонишь.
– Нет, – сказал Левчук. – Я должен сам. Тут такая история, понимаете... Сам я должен. Это далеко?
– Смотря как. Дорогой далековато. А через ручей десять минут.
Они вышли из папоротника на дорожку. Лошади тревожно вертелись под седоками, которые, видно, торопились куда-то, но и этого болотного встречного, оказавшегося знакомым одного из товарищей, тоже неловко было оставлять без помощи.
– Ну ладно! – решил наконец парень в кубанке, бывший, по-видимому, старшим группы. – Кулеш, покажешь дорогу и догоняй. Возле Борти мы подождем.
Усатый Кулеш завернул лошадь, и Левчук торопливо подался за ним по дороге. Он шел быстрым шагом, стараясь понять, в какую он угодил бригаду, хотя наверняка не в Первомайскую. Из Первомайской этот Кулеш не мог быть на разъезде – Первомайская тогда действовала где-то под Минском и только весной появилась в этом районе.
– Это не по тебе там немцы пуляли? В болоте? – спросил Кулеш, поглядывая на него из седла.
– По мне, да. Едва ушел.
– Смотри ты! Там же трясина – о-ей!
– Ну. Думал, пузыри пущу. А ты теперь в Кировской, что ли? – осторожно поинтересовался Левчук.
– В Кировской, ага, – охотно ответил Кулеш. – Защемили и нас, сволочи! До вчерашнего было тихо, а вчера жеманули. Слышь, гремит? Отбиваемся.
Левчук уже слышал, как погромыхивало где-то в том направлении, куда они шли. Стрельба, правда, была отдаленная, зато густая, с раскатистым лесным эхом.
– Слушай, а это, часом, не твой? – кивнул Кулеш на его сверток.