Вольф Мессинг
Шрифт:
Через несколько недель после Пасхи Мессинги пригласили меня на необычный семейный совет, чтобы решить, делать ли Ираиде операцию на позвоночнике. Для меня стало ясно, что у нее опухоль. Впрочем, совет этот означал простую формальность, все было и так решено.
Можете себе представить, как себя чувствовала Ираида Михайловна в день операции. Малейшая оплошность хирургов могла обернуться полным параличом. (Кстати, Мессинг ничего не предпринимал, чтобы поместить свояченицу в эту престижную клинику. Он никогда не пользовался своей славой — был слишком скромен для этого.)
Мы очень волновались, даже когда нам сказали, что операция прошла хорошо, так
Вскоре мы исчерпали темы для разговора, и я почувствовала, что мне пора уходить. Внезапно Вольф спросил:
— Ты не хочешь, чтобы я рассказал о себе?
— Но я все знаю от Аиды.
— Нет, не все. Одно дело — что говорит обо мне Аида, другое — что я сам говорю о себе.
— Я, правда, плохой рассказчик, — начал Мессинг. — Но когда-то надо попытаться поведать другим то, что хранится в этом сосуде.
Он улыбнулся и указал на лоб. Вольф и в самом деле был плохим рассказчиком. Он часто перескакивал с одного на другое и повторялся, мне приходилось концентрировать все внимание, чтобы улавливать суть. Я часто просила его повторить какие-то вещи. Но Вольф не злился и выполнял все мои просьбы.
Позднее он смог достаточно откровенно и подробно написать свои воспоминания.
«Я родился в России, точнее, на территории Российской империи, в крохотном еврейском местечке Гора-Калевария близ Варшавы. Произошло это 10 сентября 1899 года, — так начал он свои воспоминания. — Трудно сейчас представить и описать жизнь такого местечка — однообразную, скудную, наполненную предрассудками и борьбой за кусок хлеба. Гораздо лучше меня это сделал в своих произведениях великий еврейский писатель Шолом-Алейхем. Этого удивительного человека, так великолепно знавшего жизнь и чаяния еврейской бедноты, я любил с раннего детства. С первой и, к сожалению, единственной нашей личной встречи. Тогда ему, уже прославленному писателю, остановившемуся проездом в наших местах, демонстрировали меня, девятилетнего мальчика, учившегося успешнее других. Помню его внимательный взгляд из-под очков, небольшую бородку и пышные усы. Помню, как он ласково потрепал меня по щеке и предсказал большую будущность.
Нет, это не было предвидением. Просто Шолом-Алейхем верил в неисчерпаемую талантливость народа и в каждом втором мальчике хотел видеть будущее светило. Эта вера отчетливо проявилась и в его книгах, проникнутых теплым отношением к простым людям. Вспомните хотя бы роман «Блуждающие звезды». Конечно, с его новеллами, романами и пьесами я познакомился значительно позднее. Но каждый раз, когда я открываю иные страницы его книг, меня охватывают впечатления раннего детства. Вот к этим волшебным страницам одного из самых любимых моих писателей я и отсылаю своего чита-/ теля, чтобы он представил жизнь еврейского местечка, в котором я появился на свет и прожил первые годы своей жизни».
От этих первых лет у Мессинга не так уж много осталось в памяти. Маленький деревянный домик, в котором жила его семья — отец, мать и четыре брата. Сад, в котором целыми днями возился с деревьями и кустами отец и который
Отец, братья, все родственники погибли в Майданеке, в варшавском гетто. Мать умерла еще раньше от разрыва сердца. И у него не осталось даже фотокарточки от тех лет. Ни отца… ни матери… ни братьев…
Вся семья — тон этому задавали отец и мать — была очень набожной, фанатически религиозной. Все предписания религии исполнялись неукоснительно. Бог в представлениях его родителей был суровым, требовательным, не спускавшим ни малейших провинностей. Но честным и справедливым.
Отец не баловал детей нежностью. Вольф всю жизнь помнил ласковые руки матери и жесткую, беспощадную руку отца, который не стеснялся задать любому из них самую суровую трепку. Во всяком случае, к нему нельзя были прийти пожаловаться на обиду. За это он бил беспощадно, обиженный был для него вдвойне и втройне виноватым потому, что позволил себя обидеть. «Это была бесчеловечная мораль, — признался Мессинг, — рассчитанная на то, чтобы вырастить из нас зверят, способных выжить в жестком и беспощадном мире».
Позже Вольфу рассказывали, что в самом раннем детстве он страдал лунатизмом. Якобы мать однажды увидела, как он во сне встал с кровати, подошел к окну, в которое ярко светила луна, и, открыв его, попытался влезть на подоконник… «Излечили меня, — опять же по рассказам, — корытом с холодной водой, которое в течение некоторого времени ставили у моей кровати. Вставая, я попадал ногой в холодную воду и просыпался. Какова доля правды в этом сообщении, установить не берусь, но я дал обещание ни о чем не умалчивать. Может быть, какой-нибудь на первый взгляд совсем малозначащий эпизод окажется для кого-нибудь из специалистов, прочитавших это, наиболее интересным и важным».
Когда Вольфу исполнилось шесть лет, его отдали в хедер. Это слово не много говорит современному читателю. Но ведь три четверти населения царской России были вообще неграмотными. И люди ниже среднего достатка, да еще в бедном еврейском местечке, могли учить своих детей только в хедере — школе, организуемой раввином при синагоге. Основным предметом, преподаваемым там, был Талмуд, молитвы из которого страница за страницей дети учили наизусть.
«У меня была отличная память, и в этом довольно-таки бессмысленном занятии — зубрежке Талмуда я преуспевал. Меня хвалили, ставили в пример. Именно эта моя способность и явилась причиной встречи с Шолом-Алейхемом. Но общая религиозная атмосфера, царившая в хедере и дома, сделала меня крайне набожным, суеверным, нервным».
Отметив набожность и способность Вольфа к запоминанию молитв Талмуда, раввин решил послать его в специальное учебное заведение, готовившее духовных служителей, — иешибот. У родителей и мысли не появилось возразить против этого плана. Раз раввин сказал, значит, так надо! Но ему отнюдь не улыбалась перспектива надеть черное платье священнослужителя.
Мальчик наотрез отказался идти после окончания хедера в иешибот. С ним сначала спорили, потом отступились. И тут произошло первое и единственное в его жизни чудо, в которое он верил довольно долго.