Волк и голубка
Шрифт:
Солнце вставало все выше, и тяжелая дымка окутала город, когда к небу начали подниматься один за другим столбы дыма из очагов, на которых хозяйки готовили обед. Эйслинн тщательно разложила яркую желтую ткань на постели и заработала ножницами, выкраивая платье. Конечно, без отделки оно получится совсем простым, но Эйслинн хорошо шила и не сомневалась, что сумеет сотворить красивый наряд, если найдет подходящие нитки.
Снизу из зала донеслись голоса. Наверное, обитатели дома собрались к обеду. За дверью послышались шаги Глинн и стук в дверь. Эйслинн откликнулась и тут же в удивлении отступила. В комнату ввалилась целая толпа. Глинн захихикала и развела руками в знак
Слуги внесли рулоны тканей — шелка и бархат, полотно и шерсть. За ними появились женщины с ножницами, Нитками, мехами и бахромой. Последним возник тощий портной, отвесивший девушке низкий поклон. Он попросил ее встать на скамейку, чтобы можно было снять мерку. Когда все необходимые узлы на длинном шнуре были завязаны, портной отдал приказания швеям. Прошло немало времени, прежде чем Эйслинн удалось подвести его к желтому бархату и подробно описать платье, какое она задумала, — с длинными, до самой земли, широкими летящими рукавами и облегающим корсажем, из глубокого выреза которого будет виднеться светло-желтое шелковое платье-рубаха. Она выбрала золотую тесьму для отделки, и портной заверил, что приложит все силы и усердие при шитье этого наряда.
Комната гудела женскими голосами. Швеи резали, наметывали, а слуги раскладывали ткани и подбирали обрезки, падавшие из-под ножниц. Эйслинн то и дело вертели, оглядывали, спрашивали одобрения. Принесли стачанные туфли и тут же подогнали их ей по ноге. Кто-то разложил полоски меха лисы, норки и соболя для отделки ворота и манжет. Эйслинн особенно понравился богатый бархатный, подбитый мехом плащ. К концу дня портной освоился и даже начал улыбаться. Ему редко доводилось встречать столь изящную и прекрасную даму и столь щедрого заказчика.
Вечером Вулфгар нашел маленький кабачок, где можно было спокойно посидеть. Он устроился перед ревущим огнем, и владелец принес ему кувшин с темно-красным вином и чашу. Вулфгар подавил дрожь при воспоминании о том, во что обошлась ему сегодняшняя расточительность, и налил себе прекрасного хмельного напитка. Но, черт возьми, он просто не может видеть Эйслинн в этих обносках!
Вулфгару не стоило большого труда догадаться о причинах столь жалкого вида, и гнев начал медленно разгораться у него в душе. Гвинет, вне всякого сомнения! Воспользовалась его отсутствием, чтобы набить собственные сундуки! Но что она сделала с оставленными деньгами? Растратила на пустяки? Женщины! Сможет ли он когда-нибудь их понять? Гвинет, выросшую в любви и заботе родителей, природа наделила характером гадюки. Почему? Ведь она получала все, о чем просила! Какой демон владеет ее душой, вселяя в нее такую лютую злобу?
Но вскоре Гвинет была забыта. Чем больше пил Вулфгар, тем неукротимее стремился мыслями к Эйслинн. Какая женщина не будет довольна, получив столь богатые дары? Потраченные деньги не пропадут понапрасну! Ослепительные наряды могут наконец сломить ее сопротивление и заставить броситься в его объятия.
Вулфгар представил нагое стройное тело, прекрасное лицо и гриву огненных волос. Никогда еще не встречал он подобной красоты! Девушка была одной из многих, но самой лучшей. И хотя она не посягала на него, была готова угодить во всем… кроме одного.
Черт побери!
Вулфгар залпом осушил очередную чашу. Почему же она так холодна? Какую игру ведет? Эйслинн, кажется, не равнодушна к нему, однако он пробуждает в ней отклик лишь в краткие минуты страсти, а потом она рыдает, словно жестоко раненная в сердце. Другие, куда более знатные и благородные дамы приходили к нему с радостью и охотой, она же лежит, покорная и безразличная,
Вулфгар раздраженно стукнул о стол чашей и наполнил ее до краев.
— Но теперь с игрой покончено, — вздохнул он, обретая уверенность. — Ее ласки сторицей вознаградят меня за все траты.
Он долго сидел, воображая ее в только что купленном платье, и не заметил, как прикончил весь кувшин. Допив последние капли, он потребовал целый мех этого чудесного нектара. На сердце было легко. Вулфгар, довольный собственной щедростью, мечтал о сегодняшней ночи, и перед глазами у него настойчиво мелькали красно-золотистые локоны, разметавшиеся по шелковым подушкам, мягкие груди и нежные губы, отвечающие на поцелуи.
Прошло немало времени, с тех пор как он вошел в кабачок, и лишь когда на стол упала тень, Вулфгар поднял глаза. Перед ним стоял хозяин.
— Милорд, уже поздно, — напомнил он. — И я собираюсь запереть двери. Вы решили переночевать здесь?
— Нет-нет, добрый человек. Именно в эту ночь я постараюсь добраться до своей постели.
Вулфгар с усилием поднялся, сунул под мышку мех, отсчитал трактирщику монеты и, покачиваясь, медленно направился к выходу, где был привязан Гунн. Конь фыркнул при виде странной походки хозяина, но стоял как вкопанный, и после нескольких попыток Вулфгар умудрился плюхнуться в седло. Он с трудом выпрямился и нашел стремена, а потом послал Гунна вперед и негодующе прикрикнул на него, когда жеребец не двинулся с места. Трактирщику пришлось снова открыть дверь, отвязать поводья от столба и вручить их всаднику. Потом он вернулся к себе, качая головой и что-то бормоча. Вулфгар оглушительным ревом поблагодарил его, и Гунн осторожно побрел в направлении дома и теплой конюшни, не обращая внимания на приказы хозяина.
Небо потемнело, и с реки потянулись клочья густого тумана. Эйслинн, оставшись наконец одна, счастливо засмеялась. Перед ней на постели были тщательно разложены восемь новых нарядов, которые приведут в восторг любую женщину. Но дороже всего для нее была ошеломительная щедрость, проявленная Вулфгаром. Такие роскошные платья подобает носить разве что знатным дамам! И он купил их для нее на деньги, которые так берег!
Девушка аккуратно сложила все вещи, кроме платья нежного персикового цвета, которое решила надеть. Глинн расчесала ее волосы, заплела косы и уложила на голове короной. Эйслинн спустилась в зал дожидаться возвращения Вулфгара, и, увидев ее, все смолкли, потрясенные сверкающей красотой. Милберн, старший из рыцарей, поднялся, чтобы предложить ей руку и проводить к столу. Эйслинн улыбнулась и благодарно кивнула, а сэр Гауэйн поперхнулся и стал тотчас же слагать хвалебные стихи в честь ее несравненной прелести.
Мужчины были очарованы, и Глинн сияла от удовольствия, видя, как норманны заикаются и не могут найти слов, чтобы воздать должное госпоже. Даже Сенхерст прекратил смазывать жиром сапоги Вулфгара и мечтательно уставился на Эйслинн. Неспешный ужин подошел к крицу, когда Бофорт поднял руку, призывая к молчанию. Сквозь открытые ставни донесся медленный стук копыт, сопровождаемый громкой песней о любви и преданности. Вслед неслись проклятия разбуженных горожан. Присутствующие удивленно переглянулись, Эйслинн засмеялась, а Гауэйн в притворном отчаянии поднял брови. На крыльце раздались нетвердые шаги. В комнату ввалился Вулфгар с полупустым мехом в руке. Что-то приветственно прорычав, он широко раскинул руки, но тут же пошатнулся и едва не упал.