Волки белые
Шрифт:
Противник не дремал и готовил новое контрнаступление. Это наши поняли, когда отправились в очередную разведку и натолкнулись на разведку мусульман. Состоялся бой, в ходе которого был ранен Витя Десятов. Его сразу же отправили в госпиталь. Следующее нападение противника на Заглавок было для отряда намного тяжелее. На Заглавок они не выходили, но на Столаце приблизились вплотную к нашей второй группе из трех питерских ребят. Остальные по непонятным причинам были переброшены на Заглавок. В том бою погибли Дмитрий Попов, Володя Сафонов и четверо сербов. Питерец Паша Петренко все же успел прикрыть отход остальных сербов, бешено паля из пулемета с рук, а сам был ранен в спину. Трупы
Большая часть «казачьей походной станицы» тогда была на отдыхе, но, узнав о нападении, они двинулись на Заглавок и даже под сильным огнем успели взобраться на него, в результате чего противник Заглавком овладеть не сумел, но из штаба пришел приказ об отступлении, совершенно непонятный для нас.
Потом часто ругался Велько, проклиная каких-то начальников, бездарно погубивших людей, а своих детей отправляющих на войну только по безопасным тылам.
Нашему отряду повезло, что он не был собран весь вместе на горе, иначе бы потери были куда больше. Люди были распределены непродуманно, маневренные действия отсутствовали, да если и были, то, как правило, несогласованные с артиллерийским огнем, что обрекало операцию с самого начала на поражение.
Действия командования для меня были непонятны. Помню, как-то нам сообщили, что ожидается авианалет на неприятельские позиции в селе Джанкичи, которое находилось под нами.
Я тогда вместе с Асом и Сашей Кравченко устроился на краю Заглавка, с нетерпением ожидая зрелища авианалета. К моему разочарованию, прилетел какой-то сербский спортивный самолет. Противник открыл по нему огонь из зениток, но тот все же успел сбросить несколько бомб на позиции неприятеля, где раздался взрыв и поднялся высокий столб дыма, и с этим отбыл. Никакой связи с действиями пехоты вообще не было, словно кому-то не терпелось испытать самолеты. Что же касается моего ранения, то в госпитале мне дали инвалидную коляску. На ней я лихо разъезжал и иногда получал в ней же, практически не вставая, кое-какие инъекции. Кроме меня, в госпитале было немало раненых, но в основном, конечно, там находились гражданские лица, так как это была мирная Сербия.
Я успевал познакомиться с разными людьми, и ко мне, в общей массе, люди относились с уважением.
Встречались довольно интересные случаи. Одна девушка лет двадцати, так же, как и я, разъезжавшая на коляске, была одной из выживших после того, как мусульманское командование устроило под мусульманской же Сребреницей резню с поджогами в нескольких захваченных сербских селах. В физиотерапии лежал мальчишка 12-ти лет, воевавший с карабином в руках.
В больнице я познакомился с весьма радикальным и необычным для меня взглядом на курение. В одной палате со мной лежал тяжело раненый Бобан Инджич, командир интервентной четы, и как-то к нему пришли посетители, человек десять его боевых товарищей. Все они, как один, сели на кровати и задымили, благо, что не забыли открыть окно.
Прошло еще десять дней, хирург определил, что я здоров, меня посадили в машину и отправили в Вышеград, где я встретил недавно возвратившегося из Петербурга Валеру Быкова, бывшего бойца 2-го РДО. Валера в одном из боев был ранен, пуля пробила ему насквозь обе щеки, выбила зуб, за что он получил кличку «Меченый». Его помощь мне здорово пригодилась, так как костылями меня не снабдили, и от машины до казармы мне пришлось скакать на одной ноге. Нога же моя, вопреки прогнозам медиков, продолжала болеть, и мне пришлось возвратиться в Ужичкую больницу.
Меня положили в физиотерапию, где доктор Снежана после осмотра сказала, что без продолжительного лечения моя нога может отсохнуть. Такой диагноз меня не обрадовал. Этому доктору я до сих пор благодарен, как и всему медперсоналу, который относился ко мне с большим вниманием, и моя жизнь была скорее похожа на санаторную. Я периодически отправлялся на прогулки в город, который мне очень понравился.
Лечение шло успешно, хотя Снежана меня предупредила, что мне необходимы постоянные физические упражнения для того, чтобы сросся нерв, идущий от пятки до позвоночника. Этот проклятый нерв постоянно причинял мне боль.
В палате со мной лежал Костя Ундров, ростовский певец, воевавший еще в первом казачьем отряде (о нем я упоминал раньше). Костя в ночном рейде наступил на противопехотную нажимную мину, прозванную сербами «паштетами». Стояла обычная балканская зима, а Костя зачем-то нацепил две пары теплых носков и еще великоватые по размеру ботинки. Поэтому, поскользнувшись на снегу, ткнулся ногой в «паштет» и повредил лишь пальцы на ноге. Первый раз, по его рассказам, большой палец поставили немного вкось, на что ему указали пришедшие к нему «поддатые» казаки, его боевые товарищи. Казаки решили устранить ошибку и попытались ему вставить палец на место, но тут же опять его сломали. Наконец с помощью врачей палец был поставлен правильно и на место.
После ранения я поторопился вернуться в строй. Мне было обидно, что половину времени двухмесячного контракта я провел в больнице.
На фронте ничего особенного не происходило. Противник понес в двух атаках большие потери: видимо, его пехота, шедшая на штурм, начала топтаться на месте и попала под артиллерийский обстрел сербов, а затем пошло в ход стрелковое оружие. Сербы говорили, что на той стороне потери достигали сотни человек. Если в это число включить и убитых, и раненых, то цифра все равно была довольно значительной, так как потери понесли самые лучшие формирования противника.
Однако некоторые наши товарищи стали уезжать до окончания контракта, объяснив, что «они не ожидали того, что увидели здесь», так что группа сократилась наполовину. Мне после выхода из больницы пришлось сразу же идти в очередной рейд, хотя бы для того, чтобы группа стала насчитывать не 13, а 14 человек. Была еще одна попытка наступления сербов, для которой были приглашены бойцы отряда милиции специального назначения, причем по рассказам, им было обещано по сотне-другой немецких марок и добытые трофеи. Но это наступление закончилось ничем. После того как четыре «специальца» (так их называли сербы) были ранены у одного бункера, от наступления отказались, хотя мы предлагали комбригу свою помощь.
Возвращаясь с Ивицы, Горажданская бригада взбунтовалась против своего командира, и мы были свидетелями того, как человек 200 с оружием в руках устроили митинг.
Наше пребывание здесь подходило к концу. Сербская община в Горажде не хотела тратить деньги на нас. 400 немецких марок в месяц по существу нельзя было назвать большой зарплатой даже для тогдашней Югославии. Эти деньги служили лишь для покрытий наших насущных расходов, тем более что билеты на обратную дорогу нам оплачивать никто не собирался. Даже не заплатили положенных по контракту раненым тысячи марок. Саше Кравченко, чье состояние здоровья было особенно тяжелым (он очень плохо видел, так как осколок пробил череп и придавил зрительный центр), заплатили всего 200 марок. В результате последнюю зарплату нам пришлось требовать, угрожая бунтом.