Волки в городе
Шрифт:
На этом я завершаю свой несколько затянувшийся очерк.
До новых статей!
Ваш, Дж. Даррел.
Глава 4
Из неопубликованного в России дневника генерала П.С. Елагина, Париж, 2042–2043 гг.
Я пишу эти строки в эмиграции, в Париже, где я оказался после всех испытаний, выпавший на мою долю в России. Я знаю, многие осуждают меня на моей Родине. Многие считают предателем. Официально мое имя внесено в черные
В своих кратких заметках я хочу еще раз объяснить свою позицию и написать, как все было с моей точки зрения. Это мое право. Мне осталось не так долго жить, я болен, болен смертельно. Так пусть хотя бы после моей смерти мое имя перестанет быть бранным.
Итак, мысленно я возвращаюсь на несколько лет назад в две тысячи тридцать девятый год.
Весна в том году выдалась слякотная. Днем светило солнце, а по ночам опять ударяли заморозки. Все это крайне осложняло наше положение и не давало действовать с полной силой.
К тому времени мы, Армия Свободы, добились значительных успехов. То, что казалось в начале войны нереальным, на глазах принимало очертания и воплощалось в жизнь. Отчасти, задача оказалась легче, чем она представлялась нам. Лодка была не так устойчива. И чем больше мы раскачивали ее, тем большие волны расходились в разные стороны.
Через год мы уже смело могли называть себя не вооруженной группой, не подпольщиками, а именно Армией. Пожалуй, основной толчок процессу нашей самоорганизации, как это не странно прозвучит, был дан событиями, произошедшими под Ноябрьском, на «ферме», где мы проводили наши первые опыты партизанской деятельности.
Все началось ранним утром. К дому, в котором мы жили, подъехало несколько бронированных машин народной милиции. Мы повскакивали со своих кроватей и прильнули к щелям сарая. Все стало ясно с первых секунд — это облава. Нармилы прочесывали все районы области. Добрались они и до территории, где располагались мы. Что же, этого следовало рано или поздно ожидать. Хотя мы и жили на загрязненных землях, где даже трава не желал толком расти, а животных мы наблюдали один или два раз за все время пребывания там, власти сочли необходимым проверить и эту местность. Ничего удивительного. Будь я на их месте, я отдал точно такой же приказ. Рано или поздно.
Схватившись за оружие, мы приняли решение вступить в бой первыми. Что нам еще оставалось? Терять, кроме своих и без того загубленных жизней, нам было нечего.
Завязался бой. Нармилы явно оказались не готовы к нападению. Через пять минут все стихло — мы убили всех.
Выйдя из нашего убежища и осмотрев трупы, мы собрали оружие и, посовещавшись, пришли к выводу, что дальше оставаться здесь нельзя. Нармилов хватятся, и тогда нам точно конец. Было решено разделиться. Я и Збруев должны были добраться до города и сообщить о случившемся Илье. Группа Павла отходила на восток. Днёв, Мишина и еще несколько человек, которые к тому времени жили с нами — на юг.
С этого момента, с этого исторического разделения, лично я и виду отсчет существования Армии Свободы. Не разделить мы тогда, все могло бы закончиться локальным сопротивление, которое просто не переросло бы ни во что более менее серьезное. В конце концов нас бы просто взяли в кольцо, перевели всю область на военное положение, нагнали техники и раздавили бы нас как клопов. Но волею случая (или закономерности?) мы разделились.
Со Збруевым я добрался до Ноябрьска, чудом миновав многочисленные посты и кордоны. Илья сказал, что мы поступили совершенно верно. Тут же по цепочке по стране разлетелась информация о нашем разделении. Местным организациям волков было приказано оказывать всевозможную помощь ушедшим от нас товарищей. Мы же должны были продолжить сопротивление в центральной части страны.
На какое-то время мы затаились, легли на дно. А потом ударили с новой силой. Не мы конкретно, а региональные организации. По всей территории СНКР было организованно несколько резонансных акций, которые тут же возымели эффект: правительство было вынуждено перераспределять силы, распределять их по территории страны. Соответственно, напряжение в нашем районе несколько спало.
За волной диверсионных акций началось движение самоорганизации народных масс. До нас стали доходить сведения об организации партизанских отрядов. Процесс пошел.
В течение полугода мы выстраивали структуру, выходили на партизан. В результате, примерно через год после начала всей истории под нашим руководством оказалась довольно многочисленная народная армия — самодеятельная, плохо вооруженная, но централизованная и готовая выполнять наши указания. Это был успех.
Параллельно те же самые процессы шли ив других частях страны. Вскоре мы получили весточку сначала от Павла, который рапортовал о достигнутых успехах, а потом и от группы Днёва. У него тоже все было в полном порядке.
Примерно в этот же период к нам присоединился отряд Громова и Дмитриевой. Это событие было из ряда вон выходящим. Да и ребята до конца не верили, что такое возможно. И все же, это было реальностью.
Я и не думал, что эта элитная, избалованная молодежь была способна на такое. Но те Громов и Дмитриева, которых я встретил в нашем штабе были уже совсем не теми людьми, какими я их помнил. От былого лоска и чувства собственного превосходства не осталось и следа. Передо мной стояли настоящие солдаты.
В принципе, все складывалось для нас довольно неплохо. Но меня постоянно преследовало гнетущее чувство вины. Вины перед простыми людьми, которых мы своей деятельностью ежедневно подставляли, обрекали на страшные муки, на преждевременные смерти от рук палачей из МНБ. Иногда мне казалось, что это слишком, слишком большая цена. Война могла длиться долго. Но стоила ли победа таких жертв? Да и была ли эта победа вообще достижима? Можно было сражаться годами, десятилетиями….
Порой я задумывался над тем, что если бы мы не начали всего этого, просто по тихому ушли, постарались покинуть страну, России было бы легче и люди не подвергались кошмарным мучениям. Я всячески отгонял от себя подобные мысли. Пытался настроиться на боевой лад, но сердечная боль была не заглушима. Она терзала меня днями и ночами, убивала, заставляла невыносимо страдать.