Вольная
Шрифт:
С другой стороны, я была достаточно «дика, грязна и дурно воспитана», чтобы догадываться, что меня привели не дабы развлечь тайфу тысячей и одной сказкой, и от нервов у меня так крутило живот, что господина я бы вряд ли порадовала, но скучать бы ему точно не пришлось. А у дверей, опять же…
Мысли бестолково метались по кругу, я пыталась придумать, как себя вести и что говорить в зависимости от настроения Рашеда-тайфы — а он ничуть не облегчил мне задачу.
Начать с того, что в роскошных покоях его вообще не оказалось.
Я растерянно обернулась, но двери уже закрылись за моей
Для господских покоев не пожалели ни золота, ни шелка, ни драгоценного черного дерева, покрытого затейливой резьбой. В углу, среди небрежно разбросанных подушек, стоял заботливо накрытый дастархан; я облизнулась, но — вот, кажется, и ответ, куда бы я бросилась в первую очередь! — обошла его по широкой дуге. Мало ли, вдруг полупрозрачный от спелости виноград и медовые груши почтенный Рашед-тайфа заготовил по старинному рецепту для своего злейшего врага, добавив яд по вкусу? Или, того хуже, для несговорчивых наложниц, с ударной порцией сонного отвара…
Огромную кровать под воздушным балдахином я обогнула по еще более широкой дуге, старательно не глядя на расшитое покрывало и маленькие подушечки с кокетливыми кисточками.
Распахнутые двери за передвижной ширмой вели на широкую террасу с огромным трехъярусным фонтаном, окруженным чашей искусственного озерца с мраморным дном. Беспокойная вода мерцала, отражая звезды. Негостеприимный хозяин как раз поднырнул под серебристые струи и, довольно отфыркиваясь, запрокинул голову, — а потом заметил меня и замер.
— Уже?
Вопрос был риторическим, но я кивнула, философски размышляя над последним советом, данным мне Абдулахадом-агой: по его словам, при встрече с господином мне надлежало поцеловать край его одежд и не поднимать головы, пока Рашед-тайфа не позволит.
Увы, придворные порядки, как всегда, оказались излишне линейными и не содержали никаких подсказок, что же целовать, если почтенный господин и хозяин изволит предстать передо мной в чем мать родила. Но головы я дисциплинированно не поднимала — хотя бы потому, что почтенный господин как ни в чем не бывало подплыл к моим ногам и, лениво подтянувшись, уселся на край чаши фонтана. Своей наготы он будто вовсе не стеснялся, и я, поразмыслив, тоже не стала изображать запоздалую стыдливость.
Его это вроде бы вполне устроило — Рашед-тайфа выразительно похлопал по бортику фонтана, оставив на драгоценном мраморе капельки воды, и велел:
— Садись. Поговори со мной.
Я растерянно хлопнула ресницами — что, может, все-таки рассказать сказку, оборвав на самом интересном месте с первым лучом солнца? — но проглотила язвительное замечание и, неблаговоспитанно задрав полы своего одеяния выше колен, уселась куда велено. Даже босые ноги в чашу фонтана опустила — разве что болтать ими в воде, как сам господин, не стала: так вальяжно и лениво, как у него, у меня все равно не вышло бы.
Рашед-тайфа проводил одобрительным взглядом мои щиколотки (я с трудом подавила внезапное желание вернуть подол на место) и, не дождавшись от меня инициативы и наводящих вопросов, заговорил сам:
— Судя по тому, что ты сидела в клетке у Тахира, ты либо слабее мага, который создает для него свитки, либо не владеешь магией вовсе, — спокойно констатировал он и уперся ладонями в бортик, ссутулившись. Капельки воды устремились вниз по его спине, потревоженные движением, и я не без труда заставила себя не провожать их взглядом. — Такая, как ты, не могла оказаться у него законным путем, значит, ты сопротивлялась, но не справилась с ним… не хочешь рассказать, что произошло?
Я недоверчиво покосилась на тайфу. Еще пару часов назад я и мечтать не смела о том, чтобы мне позволили объяснить, что произошла чудовищная ошибка, — и теперь шанс рассказать обо всем не вызывал ничего, кроме самых абсурдных подозрений.
Господа не интересуются историями жизни невольниц. Их покупают вовсе не для долгих разговоров под луной.
Особенно — таких дешевых и потенциально опасных, как я.
— Только не говори, что мне придется идти за халатом, чтобы к тебе вернулся дар речи, — досадливо поморщился тайфа, по-своему истолковав заминку. — Или тебя так смущает твой новый статус? Я не собираюсь брать тебя против воли.
— И на том спасибо, — вырвалось у меня с каким-то дурацким вздохом облегчения, и я с некоторым удивлением осознала, что до этих его слов постоянно держала плечи напряженными.
— Все-таки не немая? — усмехнулся Рашед-тайфа. — Значит, можешь поведать, как тебя угораздило?
Наплевав на все наставления смотрителя гарема, я ссутулилась и потерла руками лицо. Рассказчицей я и так была неважной, а сейчас мысли и вовсе бестолково метались в голове, не давая выстроить последовательность событий.
— Могу, — невнятно пробурчала я сквозь ладони, — только вы мне все равно не поверите.
— Удиви меня, — предложил Рашед-тайфа, так вдумчиво изучая серебристые отблески лунного света на воде, словно к нему каждый вечер приводили контрабандных арсаниек и ему это порядком надоело.
Я наградила его хмурым взглядом.
От него за дневной переход разило потомственным дворянством. Эту раздражающе спокойную уверенность в собственном праве и исключительности ни с чем не спутать и никак не подделать. Она говорила о нем даже больше, чем холеное тело — не мускулистое и рельефное, как у янычаров, а просто подтянутое, как у человека, который привык завершать день плаванием, не слишком, впрочем, утруждаясь, — или руки, никогда не знавшие тяжелой работы. Тайфа вел такую же жизнь, как его отец и дед до него, и я с трудом представляла, чтобы кто-то вроде него проникся моей историей.
Но попытаться, наверное, все-таки стоило.
— Возможно, до моего господина доходили слухи о контрабанде рабов из Свободных Княжеств? — как я ни старалась, «мой господин» прозвучало с нескрываемой издевкой, и я поспешила перейти к главному. — Контрабанда подрывает дозволенную торговлю рабами с Синей пустыней и порочит мирный договор с княжествами, запретивший Суранской империи захватывать рабов за пределами своей территории.
— Доходили, — отозвался он, с царственным равнодушием проигнорировав непочтительные интонации, и впервые посмотрел мне в лицо. — Почему, ты думаешь, я остановил выбор на тебе?