Вольное царство. Государь всея Руси
Шрифт:
Встревоженный, он невольно схватил Юрия за руку – она оказалась очень горячей.
– Здоров ли ты, Юрьюшка? – тихо спросил он.
– Здоров, Иване, – усмехаясь, но так же тихо ответил Юрий Васильевич, – токмо знобит мя, будто снег за спиной. Ну, да испью вот на ночь стопку крепкого меду с чаркой водки, тулупом укроюсь, и все к утру как рукой сымет.
В шатер вошел стремянный Саввушка и сообщил:
– Дьяк Бородатый дошел к тобе, государь.
– Коли один, – зови, – оживившись, молвил великий князь. – Узнаем, Юрьюшка,
Государь прервал свою речь и, увидев Бородатого, спросил с усмешкой:
– Ну, сказывай, Степан Тимофеич, какого зла нам от господы ждать? Садись-ка на скамью-то поближе.
– Послы от владыки Феофила и от всего Новагорода челом бьют, дабы ты опасные грамоты дал владыке и посаднику, и боярам великим от господы. Они же, пред тобою представ, мира молить хотят.
Государь, перебивая дьяка, громко рассмеялся и воскликнул:
– А яз сей бы часец поход остановил и, не идя к Новугороду, тут бы посольство их ждал?!
Дьяк Бородатый тоже засмеялся и добавил:
– Истинно, истинно так, государь! Прямо сего не бают, но разуметь о сем дают!..
– А как ты, Юрьюшка, десница моя ратная, мыслишь?
– Крюки сии и хитрости, – усмехаясь, весело ответил Юрий Васильевич, – годны после толиких побед наших токмо для потехи скоморохам…
– Так и яз мыслю, Степан Тимофеич, – обратился к дьяку государь, – а посему напиши им, какие нужно, опасные грамоты от моего имени. Пусть едут ко мне туды, где яз буду. Может, и в самом Новомгороде. Днесь же яз принимать их не хочу.
В село Игнатичи, что возле самого берега Полы, государево войско прибыло на ранней вечерней заре, когда солнце еще не успело закатиться. Тотчас же вокруг села, то там, то тут, появились шатры воевод, сотников, десятников и, как островерхие грибки, затемнели повсюду шалашики воинов, а ближе к обозам сразу зажглись и задымили костры. Это уже варят к ужину пшенную кашу, а кое-где даже баранину и говядину.
Государь Иван Васильевич, въехав на взвоз большой поповской избы и прикрыв ладонью глаза от заходящего солнца, окинул внимательным взглядом весь огромный стан своих войск. Спешившись и отдав коня Саввушке, государь вошел в покои, где ему приготовлен был ужин и ждал брат Юрий. Поповское же семейство, оставшееся одно в селе, давно перебралось в подклети и там таилось.
Когда государь кончал вечернюю трапезу, стали подъезжать к нему братья и другие подручные князья, бояре, воеводы и дьяки.
Взглянув на князя Юрия, Иван Васильевич опять заметил, что тот бледным стал к вечеру и щеки у него ввалились, а глаза глубоко запали. Снова тревога охватила его, как недавно в Селищах.
– Яз мыслю, – сказал он, обращаясь ко всем присутствующим, – притомились все мы. Лучше утре, до завтраку, будем мы думать на свежие головы. Сей же часец идите все опочивать. Хочу один побыть.
Когда разъехались все, Иван Васильевич
– Люба моя, жива ты, – горестно молвил он вполголоса, – а все едино, что в гробу навек…
Судорожно, до боли сцепив пальцы, он тихо простонал и замер. Встал потом с трудом и насильно стал думать о детстве, о Васюке, об Илейке, о Данилке, но и в те давние годы неотступно виделось ему детское личико Дарьюшки.
Вышел он на взвоз, где от веяния ветерка предзакатного свежей было, и увидел вдруг на холме маленькую деревянную церковку, которая по новгородскому обычаю была построена с тесовой крышей на четыре ската, с одной, похожей на шлем, низкой главой. Глава и железный восьмиконечный крест резко чернели на золотом, будто расплавленном небе.
В этот миг поразила его странная тишина на селе, где на десятке дворов с бревенчатыми, крытыми соломой избами было безмолвно, как среди могил на кладбище.
– Может, по лесам разбежались, – невольно прошептал Иван Васильевич, – может, в полон всех угнали.
Дрогнув всем телом от неожиданно громкого галочьего крика и писка, он стал смотреть на купол маленькой церковки. Стайка черных птиц закружилась около креста, стараясь усесться на нем, но всем не хватало места. Трепеща крыльями, вновь подлетавшие птицы тщетно пытались как-нибудь прицепиться, но срывались, сталкивали других и вдруг всей стаей с резкими криками и гомоном опять взлетали вверх и долго кружились над куполом.
Что-то знакомое, но еще непонятное мерещилось Ивану Васильевичу, и вот – словно кто пропел ему в уши тихо, но ясно и четко:
«Хоть с погоста прилети да черной галочкой…»
Сжалось вдруг от тоски и боли его сердце. Увидев чуть заметный огонек в слюдяном окошечке церкви, то ли от лампады, то ли от свечи, перекрестился он и громко прошептал:
– Упокой, Господи, душу рабы Твоея Марии…
Утром, как только проснулся великий князь, стремянный Саввушка, подавая ему умываться, доложил:
– Ночесь, государь, боярин Коробьин, а с ним посадник псковский Никита Ларионыч…
– Где они?
– У Степан Тимофеича. Приказал он, государь, как пробудишься, тобе сказать…
– Сей часец собери здесь мне трапезу да пошли из сторожи, кто посмышленей, к дьяку Бородатому. Государь, мол, велит после раннего завтраку быть у него с послами. Коробьин же пусть немедля придет.
Кузьма Коробьин пришел почти к самому началу завтрака. Иван Васильевич принял своего боярина приветливо, предложил хлеба-соли, а когда тот отказался, говоря, что уже позавтракал, все же усадил за стол и угостил медом.