Вольный горец
Шрифт:
Бетонный этот, без лишних затей облицованный плитою под мрамор памятный знак с фамилией поэта и цифрой «1829» друг мой поставил наверняка между делом, после сдачи какого-нибудь тебе животноводческого комплекса и началом строительства сахарного завода, так живём, это ясно, но когда стоял тут теперь со старым товарищем, литератором по профессии, само собою расчувствовался: «Я тебе честно скажу: эта горка для меня всё и решила. Одно дело, что базары тут по станицам против наших сибирских куда богаче и цены подешевле. Что воздух тут не то что наш „коксохим“… Весною да осенью хочешь — дыши им, а хочешь — пей, такой
Чего ещё от него, от неисправимого чалдона, ожидать! Давно уже и Заслуженный строитель, и Почётный гражданин своего Новокубанска, а всё «в Сибирь смотрит»!
Я только рукой махнул: «Скажи честно, вы ради какого Пушкина тут стараетесь?.. Ради Александра Сергеевича? Или?..»
Дело в том, что глава администрации Новокубанского района — тоже Пушкин. Виталий Владимирович. Чем ближе пушкинский юбилей, чем чаще произносят по радио либо по телевизору фамилию славного поэта, тем больше шуток в Новокубанском районе слышится.
Тут любопытная такая история: новокубанский Пушкин — демократ. Записной. Так и хочется сказать: настоящий. Не из тех, которые решили сперва всё разрушить, а потом в который уже раз с чистого листа начать, нет. Став главою по сути после первого секретаря райкома партии Андрея Филипповича Недилько, одного из самых уважаемых в прошлом, самых маститых на Кубани хозяйственников, Пушкин взялся энергично противостоять всякому даже мало-мальскому разрушению, а где возможно было, попытался общий, народный само собою, успех и приумножить. Упрямое желание во что бы то ни стало идти вперёд по нашим-то непростым временам оборачивается всего лишь замедлением отступления, да что делать? Но держится Новокубанка по сравнению с остальными, ещё как держится!
Никого из «недилькинских» Пушкин не снял и не задвинул, никого из своих дружков на их место не посадил. По-прежнему свято блюл неписанную районную традицию: перед посевной всем управленческим корпусом, с жёнами и детьми, ехать на ипподром в Нальчик: поболеть за великолепных скакунов знаменитого новокубанского «Восхода», а по окончании «поля», когда урожай уже в закромах, — собирать на черноморском побережьи вольный председательский да директорский «мальчишник». Право на него зарабатывают новокубанские начальники трудом поистине беззаветным и тяжким, трудом каторжным: это правда. Зато кругом упадок и повес головы, а в Новокубанке — чуть ли не «послесовдеповский» рай, и «краснокоричневый», на котором больше негде «капээрофовской» пробы ставить, «сталинист» и «антисемит», как только его кубанская земля такого носит, «батька Кондрат», само собою идеологический противник Пушкина, заезжает иной раз к нему просто по пути: по-отечески обнять демократа и рядом душою отдохнуть.
Но не только ведь на привесах да на удоях держится в Новокубанске авторитет Виталия Владимировича Пушкина. Давно уже собираюсь о нём написать и всё с неостывающим интересом размышляю. До чего-то главного пытаюсь додуматься, а он всё остаётся загадкой для меня. Кроме располагающей внешности, кроме обаяния, которым Господь Пушкина не обделил, в чём же, думаю часто, ещё секрет? Душе радостно, когда среди чуть ли не бесконечной череды ловкачей с жуликоватыми глазами встречаешь вдруг человека со спокойным
Несколько лет назад, когда всё у нас принялись делить, всё приватизировать, на просторном выгоне под Новокубанском один за другим стали вдруг приземляться лёгкие спортивные самолёты и видавшие виды «кукурузники». Глава администрации сел в машину и помчался с неожиданным этим десантом разбираться: что за новости? Оказалось, это нальчикский аэроклуб: в полном лётном составе и при всей «матчасти».
«В Кабарде нас хотели раскупить, — стал объяснять Пушкину глава клуба — седой пилот со шрамами на лице и искорёженною левой рукой. — Но мы не продаёмся. Не для того мы разбили немца. Примешь — останемся у тебя, начальник. Нет — нет. Россия большая — дальше полетим. Только подзаправимся. Горючка у нас с собой. Всё с собой.»
Рядом с ним в ожидании стояли пилоты помоложе и стояла лётчица, дочь руководителя аэроклуба. Из «кукурузников» всё продолжали спускаться на выгоревшую траву женщины и выпрыгивать детишки.
«А летать научите?» — спросил Пушкин. И протянул старшему руку.
Через два или три года Пушкину не понравилась одна из передач ОРТ, в которой, как он считал, оскорбляли русских, и он дал резкую телеграмму на имя Ельцина. Через неделю в Новокубанск приехали комментатор с телеоператором ОРТ: с явным намерением чего-нибудь этакого «накопать» и показать, кто в России хозяин.
«К сожалению мы не можем взглянуть на весь ваш район», — со значением начал комментатор.
«Отчего же? — возразил Пушкин. — Часок у вас, надеюсь, найдётся?»
Привёз столичных гостей на выгон за городом, посадил в кабине самолёта рядом и запустил мотор. Они облетели сперва новокубанские земли, потом забрали вглубь на запад: Пушкин заодно решил показать предгорные Лабинский, Мостовской и Отрадненский районы, которые с недавних пор входят в возглавляемую им ассоциацию Юга Кубани.
Не только своего брата, местного жителя поражает вид этих благодатнейших окрестностей с высоты птичьего полёта, не только!
Москвичи попросили уделить им ещё три-четыре денька, ходили за Пушкиным как привязанные и сделали потом достойную и честную передачу о Новокубанском районе: по нашим-то временам — разве не подвиг?!
Когда стояли с Ромичевым у памятного камня над Кубанью, мы тоже само собою насчёт обоих Пушкиных слегка поёрничали: мол, ясное дело! Вот вам живоедоказательство того, что Александр Сергеевич, и точно, проезжал по нашенским местам, — новокубанский мэр, сохранивший, несмотря на все исторические передряги в России, даже свою «родную» фамилию!
Но это всё шутки.
Не всё же нам горе горевать!
А неистребимая правда, если хорошенько вдуматься, заключается в том, что по-прежнему жива не только славная фамилия — бессмертен великий пушкинский дух. Тот могучий и спокойный, мятежный и вольный, приземлённый до травинки под ногой и возвышающийся до звёзд в небесах всеобъемлющий дух братства, которым пронизано всё лучшее в русском человеке и который не даёт ему, слава Богу, ни вознестись в гордыне над остальными, ни зазнаться, а всё только терпеть, печалясь душой над несовершенством мира вокруг и прежде всего над самим собою посмеиваясь.