Володины братья
Шрифт:
Отдышавшись, он опять прыгнул в воду, поплыл и пристал к берегу далеко внизу, где лес подходил к реке, и оттуда — гордый, усталый — медленно пошел назад, дрожа, согреваясь и обсыхая. Теперь они оба были довольны — река и мальчик; Володе даже показалось, что река, наигравшись, стала спокойней.
— Ах ты, Илыч! Мой дорогой! Дорогой ты Илыч мой! — запел Володя. Он чувствовал во всем теле прохладную легкость: казалось, он вот-вот оторвется от земли и полетит в небеса…
А голод его стал волчьим.
Одевшись, он взял удочку, сбежал по пляжу к воде и забросил маленькую черную самодельную мушку с крючком в темное завихрение реки — метрах в трех от берега — над невидимым на дне камнем. Хариус схватил сразу, не успела мушка коснуться поверхности; вода взбурлила, как от маленького подводного взрыва, леска натянулась, согнув удилище, — и Володя потащил рыбу на берег… Через несколько минут он поймал второго хариуса, потом третьего. Хариусы были большие — до килограмма весом, тупоголовые, с вытянутым, как сигара, телом, зеленовато-синие, дикого вида: верхний плавник крылатый, темно-синий, нижние плавники и хвост с темно-красными переливами — устремленные вперед водяные ракеты! Пока он нес их к потухшему костру, пальцами под жабры, они удивленно пялили на Володю глаза и подрагивали телом, растопыривая плавники. «Жалко их жарить! — подумал Володя. — Но что поделаешь! Должен же я поесть!»
Володя бросил их в траву, и они заплясали. Он наломал успевшего подсохнуть от росы хвороста, подложил его под обгоревшую сосну, накидал сверху сухих палочек потолще, чиркнул спичкой — огонь затрещал и пополз вверх, и у огня сразу стало жарко. Володя собрал разметавшихся по траве хариусов в одно место. Они уже засыпали, тускнея на солнце, становясь менее красивыми. Он не стал их чистить — лучше запечь целиком в золе. Но ждать горячей золы было долго, и тогда он решил запечь двух, а одного отведать сырым, с солью и с хлебом.
Володя подбросил в костер еще сучьев и хвороста, отчего пламя взметнулось к солнцу, стреляя искрами. В траве он выбрал хариуса поменьше и отошел с ним к воде. Он устроился на камне. Вытащив из-за пояса подаренный дедушкой Мартемьяном нож из стальной рессоры, с костяной ручкой, Володя взрезал хариуса со спины, как это всегда делал дедушка. Он раскроил рыбу от головы до хвоста, распластал ее на камне так, что живот с внутренностями оказался в середине распластанной тушки. Вынув их осторожно, чтобы не раздавить возле горла капсулу с желчью, Володя отрезал голову и выкинул ее вместе с внутренностями далеко на берег. Потом тщательно промыл белое жирное мясо и вернулся с ним к костру, который теперь ровно и сильно пылал, потому что занялась тлевшая ночью сосна. Воздух вокруг костра, накаляясь, отлетал и даже стал виден в вышине над пламенем — пляшущие тени воздуха уносились в небо.
Вокруг вообще стало жарко, потому что и солнце разгорелось. Комары уже висели над Володей, появились черные мухи и пестрые — черные с желтым — оводы, гудящие в воздухе, как маленькие вертолеты. День становился знойным, как все дни в это необычное на Севере лето.
Золы теперь было достаточно, можно было зарывать в нее рыбу. Но Володя решил сначала засолить свежепромытую тушку. Он достал из холщовой сумки, подвешенной на ближней лиственнице, завязанную в тряпочке соль — тряпочка потемнела и стала влажной, почти мокрой: это соль впитала в себя ночную росу, испарение реки. Она уже не сыпалась, а приставала к пальцам комками, и Володе пришлось размазывать эти комочки по распластанной тушке хариуса. Потом он сложил тушку пополам, чешуей наружу, сунул в маленький полиэтиленовый мешочек и выложил на солнцепек, придавив камешком, чтоб в него не залетели мухи, а тряпочку с солью опять завязал в узелок и опустил в сумку на дереве — к обеду соль опять станет сухой и рассыпчатой.
Пока Володя проделывал всю эту операцию с тушкой хариуса, во рту у него сбегалась слюна, а желудок в худеньком подтянутом животе лихорадочно вырабатывал сок в ожидании первых кусков мяса, но Володя терпеливо сглатывал — как настоящий рыбак и мужчина. Он решил дать хариусу хоть немного просолиться на солнце, «схватиться соком». А пока Володя отодвинул горящую сосну, развалив костер, и стал отгребать в сторону горящие и дымящие угли и головешки вместе с золой — до белесой, и потрескавшейся, и дымящейся паром земли.
Завернув двух оставшихся хариусов в папоротники, Володя бережно положил их на земляной испод, присыпав горячей золой и углями. Угли шипели и стреляли дымом и, собранные вместе, вдруг опять занялись синеватым пламенем, еле видимым в солнечном свете. Сами угли выглядели не красными, как ночью, в темноте, а белыми, седыми; но жар был сильный, и Володя сразу покрылся мелкими капельками пота и хлопьями летавшей в воздухе золы. Ему даже захотелось опять искупаться в прохладной реке, но голод пересилил — живот основательно подвело, — Володя даже почувствовал слабость и легкую тошноту от голода и решил больше не ждать, а приняться за своего соленого хариуса.
Дед Мартемьян обычно держал такую свежепросоленную рыбу — хариуса или семгу — в полиэтиленовом мешочке около часа, если на солнце; а если в тени, и того дольше, но Володе стало невтерпеж. Он достал из сумки кусок хлеба, взял мешочек с соленой тушкой и уселся на валуне, на котором раздевался: поближе к воде, где немножко меньше было комаров.
Он крякнул, садясь и разворачивая мешочек с хариусом: в мешочке уже переливался вдоль прозрачных складок янтарный хариусовый сок, выгнанный солью. Приоткрыв мешочек, Володя приставил его края к губам и выпил жгуче-соленую жидкость, опять крякнув. Это было смешно — то, что он крякал, как дедушка, и Володя сам рассмеялся. Его смех странно смешался с шумом реки. Он откусил кусок хлеба, потом развернул тушку и бережно положил ее на камень, чешуей вниз, потом вынул нож, вытер его об штаны и осторожно срезал мясо со шкурки. Мясо сочилось жиром и соком, оно уже еле заметно пожелтело — значит, схватилось солью, а под самой шкуркой, если срезать аккуратно, находился тонкий коричневато-розовый слой, признак породистой рыбы. Костей в хариусе почти не было, если не считать хребта и тонких ребер.
Теперь Володя стал есть, внимательно оглядывая каждый кусок, перед тем как отправить его в рот, и сдувая с него комаров. В первые мгновения трапезы Володя видел только эти куски хариусового мяса, больше ничего. Берег, река, небо и горы — все исчезло: он видел только куски мяса перед своим носом и ощущал во рту его вкус… Это был вкус сразу многих вещей — солнца, воды, травы, рыбьего жира, и все это было чуть тронуто солью. Но только лишь тронуто на поверхности — в глубине мясо хариуса было еще пресным, упругим, оно как будто похрустывало на зубах, хотя этот хруст был скорее ощутим, нежели слышен. Володя ел не спеша, тщательно прожевывая каждый кусок.
Когда была съедена почти половина рыбы, Володя сбежал к реке и напился. «О!» — сказал он, вздыхая и выпрямляясь над рекой. И еще «О!». Больше ничего говорить не надо было, все равно вокруг никого не было; а все остальное понимало его и так. Я имею в виду Природу.
Володя медленно шел назад, неся на губах отлетающий аромат съеденной рыбы и не вытирая воды, струившейся с мокрых волос и лица за воротник: холодные струйки приятно щекотали тело…
Он завернул оставшуюся часть хариуса в его собственную шкуру, опустил в прозрачный мешок, перевязав шпагатиком, и вернулся к костру.