Волонтер девяносто второго года
Шрифт:
Я зашел к нему. Жербо не было дома, но из города он не уезжал и несомненно скоро должен был вернуться. Меня приняла его дочь, прелестная девушка чуть постарше меня, то есть лет шестнадцати-семнадцати. Она предложила мне подождать, когда придет отец, или назвать мое имя, чтобы она смогла передать отцу, если мне наскучит ждать в ее обществе.
Назвав себя, я прибавил при этом, что мне не может быть скучно в обществе столь миловидной и любезной особы. Впервые в жизни я обращался к женщине с комплиментом. Признаться честно, я даже в первый
Я постоянно жил в Аргоннском лесу как настоящий дикарь; все восемь месяцев, что я ходил в Илет и Клермон, я не встречался почти ни с кем, кроме двух моих учителей. Более того, до сего дня я редко думал о женщинах.
Софи из «Эмиля», чей портрет был нарисован Жан Жаком, казалась мне верхом совершенства; однако мне в голову даже не приходила мысль, что можно отправиться на поиски такого идеала.
Как только я назвал девушке свое имя, выражение ее лица стало не просто приветливым, а дружеским.
— О, я слышала о вас! — воскликнула она. — Вы работали у господина Друэ. Мой отец часто ставил вас в пример своим подмастерьям. Подождите, отец будет рад вас видеть.
— Но не помешаю ли я вам, если подожду здесь? — смущенно спросил я.
— Ничуть, — возразила она. — Как видите, я работаю — плету кружева.
Я вспомнил, что плетение кружев было одним из любимых занятий Софи в «Эмиле».
Осматриваясь, я заметил клавесин. В комнате Софи тоже стоял клавесин.
— По-видимому, мадемуазель, вы музицируете?
— Что вы, господин Рене, этого нельзя сказать. Органист церкви святого Жангульфа дал мне несколько уроков; он находит, что у меня хороший голос, поэтому я самостоятельно продолжаю заниматься тем, чем мы начали заниматься вместе с ним, и пою для себя.
— Мадемуазель, поверите ли вы, что я никогда не слышал ни звуков клавесина, ни другого пения, кроме песен прачек, полощущих белье? — спросил я. — Вы сейчас сказали, что боитесь, как бы мне не стало скучно; если вы соизволите спеть что-нибудь, но не для меня, а для себя, я буду очень рад.
— Охотно, с большим удовольствием, — согласилась девушка.
Она встала, подошла к клавесину и, сыграв простенькое вступление, без аккомпанемента запела:
Как долго длится день, Прожитый без тебя!
— Постойте! — охваченный радостью вскричал я, не обращая внимания на то, что прерываю певицу. — Это же из Руссо!
— Да, из «Деревенского колдуна».
— Он написал музыку и слова этой оперы.
— Значит, вы тоже музыкант?
— Нет, но я прочел всего Руссо, даже либретто его оперы «Деревенский колдун» и все другие произведения, хотя музыки не знаю. Простите, что прервал вас, но мне, ученику Руссо, было приятно услышать его стихи из ваших прекрасных уст.
— Сударь, если вы, действительно, ученик Руссо, как вы утверждаете, то не должны быть льстецом, — с улыбкой заметила мадемуазель Жербо.
И она снова сыграла вступление. На этот раз я дал ей исполнить романс до конца.
Все знают этот прелестный и
Мадемуазель Жербо пела совсем бесхитростно, хотя и не без кокетства, от природы присущего каждой женщине. У нее, как она верно сказала, был хороший и весьма выразительный голос; на ее лице, очень подвижном, сменяли друг друга все оттенки томительного ожидания; она сидела на стуле, слегка откинувшись назад, и казалось, что ее полуприкрытые глаза выражают чувство, которое написано на всем ее лице. У нее был прелестно очерченный красивый рот. Создавалось впечатление, что слова вылетают из него сами, почти без движения губ, и текут естественно, без всякого усилия, словно чистая вода из источника.
Я был в восторге, но даже не подумал поблагодарить чудесную певицу, хотя она, наверное, заметила по выражению моего лица, насколько я ей признателен.
— Мадемуазель, читали ли вы «Эмиля»? — в порыве восхищения спросил я, не находя ничего лучшего.
— Нет, сударь, — ответила она, — но эту книгу читала моя мать, поэтому меня и зовут Софи.
— Вас зовут Софи! — вскричал я, схватив и прижав к сердцу ее руку. — О, как я счастлив!
Несколько удивленная, она посмотрела на меня с улыбкой.
— Но почему вас так радует, что меня зовут Софи? — спросила она.
— Потому, что сейчас мне кажется, будто вы уже не чужая мне, а моя сестра. О, Софи, дорогая Софи!
Софи смотрела на меня, все больше недоумевая, и я не знаю, как она ответила бы на этот внезапный всплеск чувств, если бы не открылась дверь и не вошел метр Жербо.
— А, это ты, Рене, добро пожаловать! — сказал он. — Я спрашивал о тебе, там, на площади, и, узнав, что ты в Варение, тут же смекнул, что ты не пройдешь мимо, не заглянув ко мне.
— Конечно, господин Жербо, — ответил я, подходя к нему и пожимая ему обе руки. — Хотя я и не ожидал найти в вашем доме то, что нашел.
— И что же ты нашел у меня такого особенного?
— Мадемуазель Софи: она любезно согласилась спеть мне романс из «Деревенского колдуна» господина Руссо.
— Скажи на милость! Она, наверно, не заставила себя долго упрашивать.
— Отец, меня всегда уверяли, что упрашивать себя заставляют только большие таланты или глупцы, — со смехом ответила Софи, — но я не большой талант и не…
Она замолчала, лукаво улыбаясь.
— … дурочка, — закончил ее фразу папаша Жербо. — Значит, ты пела?
— Разве это плохо, отец?
— Да нет, хорошо. Пока ты будешь петь для людей своего круга, все будет в порядке. Если же… Ну хватит! Ты знаешь, что я хочу сказать.
Покраснев, Софи потупила глазки.
— Нам, наверно, придется переезжать, — наполовину в шутку, наполовину всерьез продолжал метр Жербо.
— Почему же? — спросил я, весьма заинтригованный этим поворотом разговора.