Волонтер девяносто второго года
Шрифт:
Путь ему преграждают Фурнье, Верьер и горстка исполняющих их приказы негодяев, строящих баррикаду.
Лафайет атакует и разрушает баррикаду; сквозь колеса опрокинутой повозки Фурнье Американец почти в упор стреляет в Лафайета.
Ружье дает осечку.
Фурнье Американца схватили на месте преступления за попытку мятежа и убийства. Национальная гвардия хочет его расстрелять. Лафайет вырывает Фурнье из рук гвардейцев и возвращает ему свободу.
Самое любопытное, что этот кровавый день устроили два отнюдь не жестоких человека: Лафайет и Байи.
Вместе с Лафайетом на Марсово поле вошли батальоны из предместья Сент-Антуан и Маре.
Тем временем люди, гуляющие по Марсову полю и подписывавшие петицию на алтаре отечества — их встревожила, но не напугала стычка между защитниками баррикады и национальной гвардией, — увидели, что через Деревянный мост (теперь Йенский) движется другой вооруженный отряд: во главе его шагает мэр, а над отрядом реет красное знамя.
Неужели введен закон военного времени, раз на ветру развевается красное знамя?
Но против кого? Они не могут быть направлены против этих людей, не делающих ничего дурного, а просто использующих предоставленное каждому гражданину право составлять петицию.
В середине колонны, ведомой мэром, люди отчетливо увидели роту драгун. Драгуны, как всем известно, стоят за аристократов, в народ они стрелять привыкли.
Кроме того, следом за драгунами двигалась ватага вооруженных до зубов парикмахеров; на них были причудливые напудренные парики, выходные костюмы из шелка и атласа самой кричащей расцветки. Без сомнения, они шли отомстить за беднягу Л еже.
Группа, оказавшая сопротивление Лафайету, отошла подальше, в противоположную сторону, чтобы собраться с силами. Мэр со своими гвардейцами должен был пройти мимо нее; но к этой группе примкнули все бездельники и темные личности округи, те, кто, швыряя камни и капустные кочерыжки, вызывает мятежи и уличные беспорядки.
После барабанной дроби, когда г-н Байи начал уговаривать людей разойтись, в него градом полетели камни; за спиной мэра кто-то выстрелил, ранив драгуна.
Байи отдал приказ стрелять в воздух холостыми зарядами, что и было исполнено. От таких выстрелов не пострадал никто, но этот залп убедил солдат Лафайета, что схватка началась.
Почти все гуляющие по Марсову полю хлынули к алтарю отечества, даже не подозревая, что в них, простых, невинных зрителей, могут начать стрелять без предупреждения.
И в эти минуты на Марсово поле ворвалась кавалерия. Задержавшиеся прохожие заметались на просторном поле, стремясь отыскать проход, чтобы вернуться в Париж.
Повсюду — у Военной школы, у Гро-Кайу, на Деревянном мосту — возникла паника.
Но почти сразу на алтарь отечества угрожающе двинулась наемная гвардия. Не обращая внимания на враждебные группки людей, что швыряли в нее камни и изредка стреляли, гвардейцы с отчаянной яростью кинулись на алтарь отечества, но, не встретив отпора, вызова, сопротивления, открыли огонь по этому скоплению братьев, по живой пирамиде, по людскому улью, тогда как вперед вышла кавалерия и начала рубить гуляющих, две трети коих составляли женщины и дети. Ураганный огонь обрушился на безоружную толпу, ответившую истошным воплем горя. Одновременно три стороны алтаря усеяли убитые, неподвижные и безмолвные, и раненые, корчившиеся от боли и стонавшие; по ступеням, словно через край фонтана, стекала кровь.
В это мгновение, с высоты пирамиды, стоя между Робером и его женой,
Первым криком г-жи Робер были слова:
— Они будут стрелять в нас! Надо спасать петицию! Потом, повернувшись ко мне, она воскликнула:
— Помогите мне, сударь!
Действительно, о петиции все забыли: бросив на произвол судьбы текст петиции и испещренные подписями листы, все побежали вниз по единственной лестнице алтаря отечества, по которой не могли стрелять, то есть обращенной к фасаду Военной школы и находящейся под защитой батальонов из предместий Сент-Антуан и Маре.
Госпожа Робер подхватила петицию. Мы с г-ном Робером кинулись ловить разбросанные листы с подписями; нам удалось подобрать около шестидесяти.
Затем мы начали спускаться по западной лестнице.
Вокруг нас лежало человек шесть-семь убитых и раненых.
В результате первого залпа пострадали по меньшей мере сто пятьдесят человек.
Спускаясь по этой огромной лестнице, я потерял из виду г-жу Робер и ее мужа. Национальные гвардейцы из предместья Сент-Антуан и Маре кричали:
— Бегите к нам, мы вас защитим!
Я побежал в их сторону. Драгуны пустились в погоню за беглецами. Батальон Маре пропустил нас, а драгунов встретил ощетинившимися штыками. Откуда-то прискакал чей-то адъютант, приказав батальону двигаться вперед и соединиться с другими отрядами. Адъютанта освистали; приказу подчинились лишь наемные гвардейцы. Два батальона национальных гвардейцев, обступив всех тех, кто пришел просить у них покровительства, двинулись двумя колоннами, выставив по флангам дозорных, чтобы защищать тех беглецов, что станут искать убежища в их рядах, и покинули Марсово поле, оставив другим довершать чудовищную бойню.
XLVI. РОБЕСПЬЕР В ДОМЕ ДЮПЛЕ
Едва выбравшись с Марсова поля, я, поблагодарив наших спасителей, расстался с ними и побежал к реке, чтобы переправиться через нее либо на лодке, либо, в крайнем случае, вплавь.
Дело казалось мне серьезным, и оно действительно было таковым; за ним скрывались какая-то постыдная подоплека, какое-то подлое предательство, о чем, по моему мнению, следовало сообщить якобинцам.
В привязанной к берегу лодке сидел человек, удивший рыбу, и его нисколько не волновали частые, все более громкие выстрелы, ведь рыболова ничто не может потревожить. Отвязав веревку, я прыгнул в его лодку и, схватив весла, принялся грести на другой берег. Я успел добраться до середины реки, прежде чем он пришел в себя от изумления. Наконец он спросил меня, почему я силой завладел его лодкой. Показав какой-то лист бумаги, я объяснил: «Приказ генерала Лафайета». Этого вполне хватило.
Выпрыгнув на правый берег (само собой разумеется, я позволил рыболову вновь отплыть на левый берег) и оказавшись на суше, через Кур-ла-Рен и ворота Сент-Оноре я побежал к метру Дюпле.
От Кур-ла-Рен до церкви Успения Богородицы, напротив которой стоял дом Дюпле, все улицы были заполнены возбужденным народом. Люди наблюдали, как с красным знаменем проходили мэр, драгуны, наемная гвардия; затем слышали страшную пальбу и поэтому, видя, что я, обливаясь потом, забрызганный кровью, бегу с Марсова поля, спрашивали: «Что случилось?» Не останавливаясь, я отвечал лишь одно: