Волонтер: Неблагодарная работа
Шрифт:
– Государь Петр Алексеевич….
– Капитан – бомбардир, – поправил его Петр.
– Хорошо капитан – бомбардир, – согласившись, кивнул Андрес. Засунул в карман руку и вытащил оттуда пачку сигарет. Закурил. И только тут увидел изумленные глаза Петра. Сначала он подумал, что в Россию царь еще не успел за вести эту привычку. Но тут, же отогнал мысль, так как в лагере Шереметева он лицезрел дымящего трубку солдата. Потом предположил что, в се дело в непривычном виде сигарет, и лишь потом до него дошло, что монарх не отводит свой очей от зажигалки.
– Зажигалка, – проговорил
– Бензин? – переспросил Петр, услышав незнакомое слово.
– Ну, вещество, которое горит, – попытался объяснить бизнесмен, понимая, что до времен Менделеева еще очень и очень далеко, а наука только будет, делает первые шаги.
– Медовуха неплохо горит, – заметил царь.
– Сейчас покажу одну вещь, – проговорил Ларсон, – сделаю для вас лампу. – С этими словами он взял небольшой чугунок, в котором еще недавно была каша. Налил в него настойки, смотал веревочку, что лежала на дорожном сундуке и отрезав от нее кусок. Пропитал его в настойке и поджог. Свет озарил горницу.
– Ну, этим ты меня не удивишь, – расхохотался Петр. – Я же факелы, обмакиваю, чтобы они лучше пылали. А вот твое приспособление очень любопытные. И зажигалка, а вот это, – и он показал рукой чугунок. – Горит совершенно по-другому, чем лучина. Но вернемся к твоей зажигалке. Как же она производит огонь. Ведь огнива почти нет, да и кремня я не вижу.
Пришлось Ларсону поведать в краткости о принципе работы зажигалки. Причем он так выразительно рассказывал, что у государя вопросов все становилось больше и больше, и если бы не Меншиков, ввалившийся, в комнату разговор бы так и не прекратился.
– Переодевайся, – приказал монарх, протягивая ему одежду.
Белоснежный камзол, голубые короткие штаны и кафтан, белые чулки и сапоги-ботфорты. Треуголка. Ларсон разделся до гола, от чего Петр только и воскликнул:
– Ну, ты и тощ швед, вас, что Карл не кормит? А когда тот переоделся, сделал обычное для него заключение:
– Хорош, ох хорош. От моих поданный и не отличить. Как одежда красит человека. А ну-ну повернись. Дай я на тебя с тылу гляну.
После того как Ларсон повернулся к нему спиной, Петр не прекратил своих восхищений.
– Эх, Алексашка. Смотри, экая стать. Не то, что наши бояре. Располнели, растолстели. Эвон и на войну не выгнать. Закрылись в своих Московских хоромах. Придет время, придет. Доберусь я до них, ой доберусь.
Тем временем Андрес извлек свои вещи из старой одежды, и переложил в карманы камзола. Как ни как память, решил он для себя. Вот хотя бы портмоне. В нем несколько банкнот, кредитная карточка, статья, из какого-то научного журнала (бизнесмен и сам не помнил), пара визиток. Еще там Ларсон хранил фото жены. Теперь его нет, оно сгорело. В огне и растворилась память о ней. Вот уже пару минут, переодеваясь, Андрес пытался вспомнить ее лицо. Без успешно. Кто знает, может в последние годы, когда он догадывался об ее любовнике, образ жены стал постепенно вытесняться из его сознания. А уж авария выбила его окончательно.
– Ну, я вижу, ты готов, – проговорил Петр. – Алексашка подыши для него местечко в лагере. Андрес, а ты завтра с утра приступай к своим обязанностям.
Затем подумал немного и попросил у эстонца сигареты, долго разглядывал. Затем бросил на стол. Отошел в угол, где у него стоял небольшой сундук с вещами. Долго рылся, а когда вернулся, протянул золотарю длинную курительную трубку, какими обычно пользовались голландские мастеровые, огниво и кисет.
– Вот бери, – молвил царь, – а зажигалку и твой табак я себе оставлю. Больно диковинные они.
Но, утром все пошло не так как хотел государь Московский.
Полковой трубач разбудил спящий остров Кампергольм. Ларсон протер глаза и уставился на дремавшего напротив него солдата в обшарканном стрелецком кафтане. Казалось, тот и не собирался просыпаться, несмотря на небольшой переполох, возникший за стенами шатра. Даже ноябрьский холод не беспокоил его. Было видно, как он посапывал, и его рыжие усы, которые были чуть светлее бороды, поднимались вверх. Решив, что нарушенный покой может ему навредить, кто знает, как стрелец относился к иноземцам, Андрес не стал его не будить.
– А вот дисциплины тут явно нет, – проговорил эстонец, затем накинул поверх камзола длинный плащ без рукавов и вышел из шатра.
Морозно. Даже сюда прорывался ветер с моря. Ларсон запрыгал на одной ноге, затем на другой. Застыл как вкопанный. И взглянул на восток, где уже начало всходить осеннее, даже скорее зимнее, солнце. Его лучи, пробиваясь сквозь ветки деревьев, нехотя скользили по голой земле.
«Как же он будет заниматься золотом, когда вокруг идет бои», – подумал Андрес. Пожал плечами, царя Петра не понять.
Он прислушался к канонаде, она не была такой частой, как ему показалось вчера вечером. Русские вели обстрел крепости, как Ларсон помнил безрезультатно, ядра в основном не долетали до стен города. А 19 ноября все кончится, и шведы их просто-напросто разобьют. И тогда он из русского попадет в шведский плен, но в любом случае ему не суждено будет вернуться в тот мир, откуда «пришел». Из книг, фантастических книг, эстонец знал, что это случается очень редко.
Ларсон вздохнул, еще немного попрыгал, пытаясь согреться. И только он направился обратно в шатер, как его окликнул голос Петра Алексеевича:
– А золотарь. Иди сюда.
Андрес развернулся и заметил Петра, тот стоял в окружении советников. Тут были сержант Меншиков, де Круи и князь Долгоруков. Видимо засмотревшись, он их и не приметил. Ларсон направился к ним, подходя, он услышал, как Меншиков произнес только одно имя:
– Ян Гуммерт.
Причем говорил он это взволновано, отчего у Петра стала дергаться щека. Что-то случилось, решил Андрес, и произошло это с человеком, явно или шведского или эстонского происхождения, но в любом случае тот человек вряд ли был связан с защитниками крепости.