Волонтеры Челкеля
Шрифт:
…Старик сидел в дальнем углу, расположившись на чем-то, напоминающем вытертый ковер или старый халат. На плечи была наброшена то ли шуба странного покроя, то ли опять-таки халат, голову венчала темная остроконечная шапка. Степа, кашлянув, нерешительно произнес: «Здрасьте…». Человек в остроконечной шапке кивнул, но не поднял головы.
Внезапно сзади послышались резкие гортанные голоса – патрульные взбирались по тропинке.
– Эх ты! – прошептал Степа. – Чего делать-то, чердынь-калуга?
– Придется выйти, – решил Арцеулов. – Останемся – старика прикончат вместе с нами…
Косухин
– Вот и погуляли! – вздохнул он. – Нет – отгуляли…
Возразить было нечего. Арцеулов еще раз окинул взглядом храм. «Если вы верите в Бога Христа или в других богов…» Степа лихорадочно осматривался, соображая, что предпринять. Ниши он приметил сразу, но прикинул, что в них не отсидеться – заметят. Итак, надо уходить. В том, что его, Степана Косухина, комиссара Челкеля и уполномоченного Сиббюро, пристрелят при попытке к бегству, старик в остроконечной шапке не виноват. Косухин вздохнул и повернулся к выходу, как вдруг откуда-то сзади послышался негромкий голос. Степа оглянулся – старик смотрел прямо на них и что-то говорил, потом поднял тонкую худую руку, словно приглашая остаться.
– Пора нам, дедушка! – вздохнул Косухин.
Старик покачал головой, а затем вновь взмахнул рукой, на этот раз резко и повелительно, подзывая поближе. У входа уже слышались голоса. Капитан, решив, что выходить все равно поздно, потянул Степу за рукав шинели. Старик кивнул, и они присели рядом с ним. Почти тут же в храме стало темнее – двое солдат, держа карабины на изготовку, стояли у входа.
Беглецы замерли, стараясь не дышать. Старик оставался абсолютно спокойным, только на тонких серых губах его проступила улыбка. Между тем солдаты, бегло осмотрелись, затем один из них вернулся ко входу и что-то прокричал. Снизу донеслись ответные голоса.
«Неужели не заметили?» – поразился Арцеулов.
Солдаты принялись осматривать храм. Один заглянул в боковую нишу, ткнув в нее для верности прикладом, другой остановился в полушаге от застывшего Косухина. Секунду постояв, он крикнул, оглянувшись на своего товарища, пожал плечами и шагнул к выходу. Тот еще минуту потоптался на месте, затем тоже пожал плечами и стал спускаться. Шум шагов замер вдали, послышались голоса – и вновь все стихло.
– Фу, – выдохнул Степа. – Слепые, что ли?
Послышался негромкий смех – смеялся старик. Кажется, он понимал по-русски.
– Дедушка, – негромко, все еще боясь говорить в полный голос, начал Косухин. – Ты эта… чего? То есть, кто?
Старик что-то ответил, но слова были совершенно непонятны. Степа с надеждой поглядел на капитана.
– Я не знаю китайского, – усмехнулся тот. – Да и на китайца он не похож…
Действительно, лицо старика ничуть не походило на раскосые физиономии солдат генерала Мо. Годы наложили свой след – на лбу и под глазами легли глубокие морщины, непогода и солнце покрыли лицо темным, коричневым загаром, но было заметно, что в молодости этот человек был красив.
«Может, таджик? – прикинул Арцеулов. – Или перс?»
Воображение Косухина не шло дальше татарина, но и на татарина этот человек совсем не походил.
– Не понимаем мы, дедушка, – вздохнул Степа.
Старик взглянул на него с явным сочувствием, словно на больного, затем вздохнул и достал откуда-то из-под одежды большую круглую чашу. Холодно блеснул металл – чаша была серебряной, с изображением двух крылатых драконов. Откуда-то появился небольшой глиняный сосуд, напоминающий обыкновенный кухонный горшок, но с длинным горлом.
– Чего это он? – поинтересовался Косухин.
Арцеулов промолчал, соображая, где он мог видеть подобное изображение. Дракон чем-то походил на рисунок на китайских вазах, но все же был другим. Между тем старик, открыв сосуд, налил в чашу, как показалось, обыкновенную воду – совершенно прозрачную и чистую. Степа, облизнув пересохшие губы, подумал, что и в самом деле хлебнул бы глоток-другой, но вдруг замер – драконы на стенках чаши зашевелились. Косухин хотел протереть глаза, но сообразил, что драконы, конечно, и не думали двигаться – двигалась вода, словно в чаше образовался маленький, но сильный водоворот. Появился пузырек, потом другой… Через минуту вода в чаше кипела.
Арцеулов покачал головой, подумав, что хорошо бы позвать сюда Семена Богораза. Ростиславу с его юнкерским училищем понять подобные вещи было не по плечу.
Вода кипела пару минут, затем ее цвет стал меняться. Из прозрачной она постепенно стала розовой, потом красной, а еще через минуту – бурой. Пузыри яростно лопались, и Степа вдруг сообразил, что старик держит серебряную чашу в руке. Тот словно услышал его мысли, вновь сочувственно улыбнулся и осторожно поставил чашу на каменный пол. Кипение тут же прекратилось, вода начала медленно светлеть, вновь становясь чистой и прозрачной. Старик удовлетворенно кивнул, поднес чашу к губам и, не торопясь, отхлебнул. Затем худая, покрытая вечным загаром рука протянула ее Косухину. Тот осторожно подхватил тяжелую серебряную вещь и вновь поразился – рука не ощутила тепла.
– Пить, что ли? – понял он. – Так ведь… Да ладно!
Степа решился и сделал глоток. Вода оказалась вкусной и свежей, словно только из колодца – причем совершенно холодная. Осмелев, Косухин вновь отхлебнул, а затем протянул чашу Арцеулову. Тот выпил, не задумываясь, и вернул чашу хозяину.
– А ничего! – заметил Степа. – Хотя по здешнему холоду, я бы лучше спирту…
– Сейчас согреешься, воин…
Косухин замер – говорил старик. Язык был прежний, незнакомый, но теперь Степа разбирал каждое слово. По разом застывшему лицу Арцеулова стало ясно, что он тоже понял сказанное.
– Сейчас согреешься, – повторил старик. – Это сома дэви.
Степе действительно стало жарко, но не от воды, а от происходящего.
– Я думал, мы поймем друг друга и без этого, но вы были слишком невнимательны – как и те, что искали вашей смерти.
По бледным губам вновь скользнула улыбка. Несколько секунд все молчали. Наконец, Арцеулов решился:
– Кто вы?
– Я тот, кто послан вас встретить, – чуть помолчав, ответил старик. – Вы не догадались, вы слишком спешите, воины, и не успеваете даже подумать… Подумайте сейчас.