Волосы Вероники
Шрифт:
Оттого что человек не может произнести «нет», он изворачивается, обманывает, готов прослыть трепачом, но «нет» никогда не скажет. Вот и Оля Журавлева, видно, такая… Сказала бы тогда по телефону «нет», и я не мучился бы неизвестностью до сих пор. А может, я сам виноват? Оля не хотела в тот вечер встречаться, а я стал уговаривать, убеждать. И ее робкое «нет» было опрокинуто, сметено моим напором. И вот она не пришла на свидание, а я который день пребываю в черной тоске.
Я тяну себя за подбородок, делаю зверские глаза: да, лицо у меня бывает суровым, наверное поэтому ко мне предпочитают на улице не приставать, и потом, худо-бедно, я вешу семьдесят восемь килограммов. В армии я занимался спортом, в том числе самбо. При случае и
А вот в баню я хожу каждую субботу, это для меня праздник. В ванну меня не заставишь ни за какие коврижки залезть, прохладный душ — другое дело. На Чайковской отличная парилка и сауна. Туда я и хожу с Боба Быковым. Он заядлый парильщик, я стараюсь от него не отставать. Боба имеет склонность к полноте, в бане и сгоняет вес. Ему надо быть в форме. Как и все мужчины, не вышедшие ростом, он любит крупных женщин с пышными формами. Исключением была лишь его постоянная подружка Мила Ципина. Когда из очередной поездки возвращается мой университетский друг Анатолий Павлович Остряков, он присоединяется к нам. Мы учились на одном курсе, вместе работали в «Интуристе», я ушел, а он остался. Ездит с группами туристов по всему миру. Однажды чуть было не погиб при посадке «Каравеллы» в Милане. По-английски он говорит так же, как и по-русски.
Остряков — человек необыкновенный. Вот у кого сила воли! Он занимался йогой, выработал для себя целую систему физических упражнений, помогающих сохранить здоровье и бодрость. Это он надоумил меня каждое утро делать зарядку (в его отсутствие я ее упростил), пытался привить мне любовь к бегу и аутогенной тренировке. Я с горем пополам овладел лишь примитивным аутотренингом.
Анатолий Павлович старше меня на пять лет — он был самым старшим на курсе, — а выглядим мы одинаково. Он каждый божий день, где бы ни был, дома или за рубежом, бегает, я уж не говорю о зарядке, в любой момент по своему желанию может заснуть и в точно задуманное время проснуться. В довершение всего не пьет, не курит. Прекрасный семьянин, у него милая жена, двое детей. Увлекается книгами по искусству. Привозит их из разных стран, у него целая библиотека. Есть книги, которым цены нет. Как-то мы были с ним на одном официальном приеме в «Интуристе», там нас щедро угощали пивом в банках, разными мудреными напитками. Мой друг решительно отодвинул свой бокал, скромно заметив при этом: «Я — абстинент». Стоявшие рядом с поднятыми бокалами, вполне на вид интеллигентные люди, потом спросили меня: «У него что, вшита ампула»? Я объяснил им, что абстинент — это значит абсолютно непьющий человек. Убежденно непьющий. Вообще противник алкоголя. И совсем не обязательно для этого вшивать ампулу. Не уверен, что они совсем правильно поняли меня.
Абстинент — слово малоизвестное, так сказать, еще не вошло в наш обиход. Наверное, потому, что абстинентов считанные единицы. Оно латинского происхождения и буквально означает «воздерживающийся». Я, например, кроме Острякова, не знаю больше ни одного абстинента.
В зеркале я рассматривал себя по той причине, что вдруг впервые почувствовал свой возраст, вернее, Оля Журавлева заставила меня почувствовать: сорок два — это не двадцать и даже не тридцать… пять! Неужели старею? Когда-то все равно это придет… Видно, не много я значу для Оли, если она не пришла на свидание.
Оле всего двадцать пять. На семнадцать лет младше меня! Пусть говорят, что я выгляжу моложе, но Оля знает, сколько мне лет. Уже одно это обстоятельство может влиять на ее отношение ко мне. Так сказать, моральный фактор. Все-таки семнадцать лет разница.
Правда, она как-то обмолвилась, мол, предпочитает встречаться с солидными мужчинами, с «мальчишками», как она назвала своих сверстников, дескать, ей неинтересно. Наверное, все девушки так говорят «солидным» мужчинам.
А вот мне интересно с ней, я совсем не замечаю, что она моложе меня. Каждое ее слово для меня наполнено смыслом. Конечно, я гораздо больше ее повидал и знаю в жизни, но ее поколение вызывает у меня интерес. Оля совсем не похожа на тех девушек, которые в ее возрасте были моими сверстницами. Новые времена — новое поколение. И потом, когда женщина тебе нравится, ты не замечаешь в ней недостатков, это потом случается, когда все пройдет…
Оля год назад закончила Институт торговли и работает ревизором. В ее обязанность входит проверять предприятия общественного питания. Я не представляю себе, как девушка с такой миловидной застенчивой внешностью сможет хватать за руку опытных хапуг и жуликов? Она показывала мне красное удостоверение с золотым гербом, говорила, что некоторые девушкиревизоры из управления торговли в ресторане специально кладут его на стол, чтобы официантки обратили внимание и получше обслужили их…
— И ты кладешь? — поинтересовался я.
— За дурочку меня принимаешь? — обиделась она.
— А они — дурочки?
— Я бы так никогда не сделала, — сказала Оля.
— Не представляю тебя на этой работе, — признался я.
— Мне нравится, — улыбнулась она…
Чего же я добился в жизни к сорока годам? Заведую отделом в маленьком филиале НИИ, говорят, не глуп, вроде есть чувство юмора, нынче что-то оно у меня отсутствует! По-моему, жена считала меня неудачником, ни во что не ставила мою работу, хотя переводы для издательств и давали мне иногда приличный дополнительный заработок. Она не раз попрекала меня, мол, у всех ее знакомых «Жигули», а у меня «Запорожец». Со временем я купил бы «Жигули», но Оля Первая не хотела ждать. И вот теперь у меня вообще никакой машины нет.
Нормальному человеку свойственны стрессы и дистрессы. У меня сейчас явно начинается дистресс. Меня раздражает собственное отражение в зеркале.
В темных, с каштановым отливом, не очень густых волосах, зачесанных по-спортивному набок, не видно седины, но я-то знаю, что она есть. Иногда мне хочется выдернуть из висков седой волосок, но я этого не делаю. Пускай все идет своим чередом. Многим женщинам нравятся мужчины с благородной сединой. А у меня и этого нет. Благородной седины. Кое-где поблескивают в волосах серебряные нити, их с трудом можно рассмотреть. Собственно, я тут ни при чем: у нас все в роду до глубокой старости не седеют.
Состроив своему отражению гримасу, я выхожу из ванной и сажусь за письменный стол. В зеленой папке — мой незаконченный «Макбет» Шекспира. Великий трагик в драматургии, как и Достоевский в прозе, заглянул в самые потаенные уголки человеческой души.
О, будь конец всему концом, все кончитьМогли б мы разом, если б злодеянье,Все следствия предусмотрев, всегдаВело к успеху и одним ударомВсе разрешало здесь — хотя бы здесь,На отмели в безбрежном море лет,Кто стал бы думать о грядущей жизни?Покосившись на четырехтомный англо-русский словарь, я вставляю в пишущую машинку чистый лист. Долго и тупо смотрю в английский текст, затем на переведенный не мною, перевожу взгляд на чистый лист и вздыхаю: работа сегодня не пойдет. Да и чего я перевожу Шекспира, если его уже до меня сто раз перевели? Выдергиваю лист из машинки, комкаю и бросаю в корзинку, затем выхватываю из папки отпечатанные страницы и рву их… Про себя бормочу: «К черту Шекспира! Лучше буду переводить Агату Кристи… Она в своем роде тоже неплохой знаток низменной человеческой души…»