Волшебная гора
Шрифт:
Тоня снова мрачнеет.
Город маленький, все обо всех все знают. Уеду,– заключает она. Если Паша на мне не женится, уеду.
Тонечка знает, что живет во грехе. На то, чтобы положить греху конец, силенок не хватает – веры мало.
Давно пора, соглашаюсь я.
Машину Павел купил в кредит. Хватило на это ума. На свадьбу взять кредит ума не хватает. Но об этом я молчу.
***
Обход в палате по-настоящему проходит раз в неделю, по понедельникам. Натягиваем маски и ждем – кто результатов анализов, кто рентгена, кто выписки – есть и такие счастливицы.
В остальные дни недели вопрос «Как ваши дела?» ответа не требует.
Довольно быстро соображаем, что жалобы на здоровье со вторника по пятницу портят нашему Моисею настроение. В подведомственном ей государстве у всех все должно идти согласно ее предписаниям, желанию и воле. Сообразив, отвечаем:
Спасибо. Все хорошо, улыбаемся под масками.
Улыбка у меня так себе, на троечку, хорошо, что ее не видно.
Тех, кто лечится больше двух месяцев и уже «не сеет», отпускают домой на выходные. Алла, Аля, Ирина разъезжаются по домам в пятницу после обхода, забрав у медсестры «вкусняшки» по показаниям: тубазит, рифампицин, паск, изониазид, этанбутол, пиразинамид. Основная группа и резервная.
Ирина и Лена аборигены ПТД. Лечатся уже не первый год. С короткими побывками дома. Обе ждут вызова на операцию в институт им. Сеченова в Москве.
Лена домой не едет.
Елена.
У Лены почти полностью поражено левое легкое. Худая, плоска, беззубая, с орлиным носом и большими навыкате голубыми глазами, Лена все время ругается матом.
Дома Лену ждут родители и трехлетняя дочь. По сведениям, Лена попала в диспансер сразу после родов.
Как первое, так и второе пришествие Елены в диспансер сопровождается лав стори.
Сейчас у Лены роман с Колей тщедушным субъектом из соседней палаты.
Вторая группа инвалидности не препятствует нахлынувшим чувствам, а ожидание резекции легкого и риск быть уличенной придает страсти остроту, как перед боем.
Бог присматривает за Леной издалека, и она этим вовсю пользуется.
Чем ближе время «Ч», тем больше отвязывается Елена. Перед вечерним обходом расправляет постель, создает эффект присутствия. После обхода намыливается на всю ночь к любимому. Им двоим не тесно на односпальной больничной койке. Коля на днях получил пенсию, и джин-тоник течет рекой с пятницы до понедельника. Голубые глаза навыкате наливаются кровью, Лена становится подозрительно молчаливой. В палату является утром, падает и спит до завтрака. Затем молча поглощает кашу, запивает ее холодным чаем и снова заваливается спать.
– У Ленки мать с отцом тоже пили, пока здоровье было,– сплетничает Ирина,– Ленка и предшественника Колькиного здесь подцепила. Выписалась в прошлом году с Сашкой отсюда. Пожили и разбежались. Сашка тоже пил. Мать Ленкина его выгнала.
Выходит, Лена у нас потомственная пьянчужка.
Ясно, что Господь попустил ей болезнь для вразумления, только Лена не вразумляется. Она как-то умудрилась болезнь превратить в праздник. Мрачный пир во время чумы. На ум приходят строчки: «Где стол был яств, там гроб стоит…».
«Неужели,– с сомнением думаю я,– спасительное попущение никого не спасло? Или все-таки спасет?».
***
Каждый вечер после ужина и приема таблеток мы включаем кварц в палате и перебазируемся в коридор. Коридор превращается в подобие Бродвея. Здесь мыкаются такие же страждущие-болящие. Здесь играют в карты, коротают время за разговорами и сплетнями. Здесь случаются судьбоносные знакомства и любови.
Любители одиночества терпят фиаско: уединение возможно только в туалете.
Но стоит встать к окну лицом, возникает иллюзия покинутости.
За окном в снежных обочинах лежит трасса. «Кому-то же пришло в голову построить ПТД вдоль дороги»,– думаю я, провожая глазами машины.
Скоро понимаю, что завидую свободе за окном, и отлипаю от стекла.
Повезло: кушетка напротив палаты не занята.
Так вот. Об уединении, которого нет.
Для меня это не прихоть и не блажь. Здесь негде уединиться для молитвы. Нет молельной комнаты или библиотеки. Не предусмотрена.
Молиться приходиться урывками, ловить моменты. Утром я молюсь, когда девчонки еще спят. Но вечером… Вечером я отворачиваюсь к соседкам спиной и утыкаюсь в молитвослов.
За спиной у меня кипит жизнь: орет телевизор, низкими прокуренными голосами что-то обсуждают Лена и Ира, кому-то звонят родные. В этой какофонии не слышно собственных мыслей, не то, что слов.
Альке этот гвалт не мешает. Скрючившись на койке, она рисует с фотографии портрет любимого мужчины.
«Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй мя»,– шевелю я губами.
Помилуй мя…
От угрозы операции.
От аллергии на препараты.
От микобактерии-мутанта помилуй мя.
Богородица, Матушка Заступница, помоги вылечиться к Пасхе.
Новости заканчиваются, начинаются «Менты». Я бы назвала их «Менты со знаком бесконечности», «Менты ».
– Девочки, сделайте потише телевизор!– раздражаюсь я.
Ирина огрызается:
– По губам читать? Купите беруши.
«Или вы себе наушники»,– мысленно огрызаюсь я.
Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный… Достойное по делам моим приемлю…
– Здесь до вас еще не такое было! К нашим девушкам в палату приходили каждый вечер мужики, чай пили и в карты резались, – делится свежими воспоминаниями Алла.
Алла
Алле за пятьдесят. У нее правильные черты лица, но когда-то голубые, теперь выцветшие глаза не выражают ничего, кроме усталости.
В анамнезе у Аллы муж, взрослые дети (сын и дочь) и внук. Все живут одной семьей. В этой семье отсутствие мамы-жены-бабушки приравнивается к вселенской катастрофе. Никто не знает, что делать, как жить и что предпринять в том или ином случае без совета и участия Аллы. Телефон у Аллы звонит с 6-00 до 23-00. Алла руководит дистанционно.