Волшебная сказка
Шрифт:
Тетя Таша в последний раз дрожащей рукой крестит Надю, целует ее глаза, щеки, губы…
— Не забывай, не забывай нас, деточка… — слышится ее надорванный голос.
Надя вырывается наконец из ее объятий. Уж эти минуты прощания! Только нервы треплют даром, — мысленно негодует она. — Точно Бог весть куда отправляют, на край света. И, еще раз кивнув всем головою, она выскакивает за порог маленькой квартирки в сопровождении своей новой покровительницы, веселая и щебечущая, как птичка.
— Вот и нет нашей Нади! Была и исчезла, как сон, — говорит по ее отъезде тетя Таша и, опустив седеющую голову на руки, глухо рыдает.
Сережа, Клавденька и Шурка хлопочут около нее.
— Эх, тетя Таша, тетя Таша, не стоит она того, чтобы о ней так убиваться, — внезапно раздражаясь,
Сергей молчит. Но в душе он согласен с сестрою. Эгоизм и черствость Нади поразили и его.
Глава II
Мечты сбылись. Волшебная сказка
Петроградская квартира Анны Ивановны Поярцевой помещается в небольшом доме-особняке на Каменноостровском проспекте. Это, действительно, целый маленький дворец. Здесь, как и на даче в Новом Петергофе, есть «зеленая» комната с тропическими растениями и зеленым же, похожим на пушистый газон, ковром. Но здесь это помещение еще менее напоминает комнату. Это — целый сад, иллюзию которого добавляют мраморные статуи и комнатный фонтан из душистой, пахнущей хвоей, эссенции, освежающей комнату и поразительно напоминающей запах леса. Все остальное помещение особняка представляет собою ряд прелестно и богато обставленных горниц. Внизу живет хозяйка. Наверху размещены приживалки и прислуга. На дворе находится кухня, конюшня, гараж. Позади дома — сад, небольшой, но тенистый, с качелями и лаун-теннисом. И здесь, словно где-то на даче или в деревне, шумят значительно старые липы. И совсем забывается, что тут уголок столицы, что этот великолепный старый сад — кусочек шумного Петрограда, почти что центр его.
Надя в восторге и от сада, и от дома, и от своей комнаты, похожей на голубую бонбоньерку. Изящная, в стиле модерн мебель, хорошенький письменный стол, крытая шелковым одеялом и батистовым бельем постель, ковер во всю комнату, масса красивых картин и безделушек — все это делает удивительно милым и уютным этот уголок. И самая жизнь Нади теперь является венцом желаний всех ее требований. Это та самая волшебная сказка, тот идеал, о котором она так мечтала всегда. Она поднимается поздно, потому что и хозяйка поднимается поздно. Только приживалки, прислуга, собаки и птицы встают с восходом солнца в этом доме. Только в двенадцать часов дня слышится первое движение в комнате Анны Ивановны; в час она пьет чай с Надей и завтракает в столовой. Приживалки и собаки, а часто и говорливый ручной Коко — все это группируется тут же вокруг них. Надю очень забавляет всегда это утреннее чаепитие. Собаки рассаживаются вокруг хозяйки, умильно вертят хвостиками и просят подачек. Неугомонный Коко несет всякую дичь, выкрикивая ее кстати и некстати своим резким голосом. Приживалки — Домна Арсеньевна и Ненила Васильевна громко восхищаются Надей. Это вошло даже в привычку: восторгаться за утренним чаем и завтраком ее красотой, ее свежестью, даже ее скромным траурным платьицем, которое, по их мнению, так прелестно оттеняет чудное личико «златокудрой королевны». Лизанька вторит старухам, певуче растягивая слова и поджимая тонкие губы. Она любит употреблять высокопарные книжные фразы, бесцеремонно выхватывая их из тех макулатурных изданий, которые поглощает девушка не менее рьяно, нежели Надя. Ее обязанности Кокошиной няньки очень несложны и оставляют Лизаньке много свободного времени, которое она и посвящает чтению. Но кроме бульварных романов, девушка очень любит читать божественное и потом долго рассказывает матери о прочитанном, о муках того или другого угодника, о святых подвигах отшельников, и обе вздыхают или плачут тихо у себя в комнате, где пахнет лампадным маслом.
Лизанька и ее мать не нравятся Наде, несмотря на их льстивую угодливость. Что-то враждебное чудится Наде в их заискивающей предупредительности по отношению к ней. К Домне Арсеньевне Надя вполне равнодушна. Старуха Арсеньевна, вполне бесцветная личность, правда, льстиво заискивающая и угодливая не меньше Лизаньки и ее матери, но без того чуть уловимого духа неприязни, который проглядывает в тех двух. Кто больше всех нравится Наде — так это Кленушка. Бестолковая, примитивная, недалекая и грубоватая по виду «собачья нянюшка» представляет собою ценность нетронутой натуры. На собак она кричит и сердится безо всякого зазрения стыда и совести.
— Чтобы вы пропали! Удержу на вас нету. Макс, ненавистный ты этакий! Будешь ты слушаться, Заза? Ледка, вот я вас кнутом, дождетесь вы у меня! — разносится ее голос по всему двору во время прогулок с бедовой сворой.
Но угроз своих никогда Кленушка не приводит в исполнение. Никогда еще ее рука не поднималась на всех этих левреток, мопсов, пуделей, шпицов. А слезы Кленушка проливала и не раз, когда заболевала та или другая собачонка. Когда же мопс Пупсик объелся пышками, незаметно похищенными им из кухни за спиною повара, и едва не околел вследствие своего обжорства, Кленушка «выла белугой», по выражению Лизаньки, у себя в мезонине, ухаживая за собачкой.
По происхождению своему Кленушка была крестьянкой. Ее десятилетней девочкою привезла из деревни судомойка, служившая у Поярцевой и которой Кленушка приходилась племянницей. Судомойка умерла, и, через два года, Клену, не имевшую родных, оставила жить у себя Анна Ивановна, призрев круглую сиротку и дав ей новую обязанность ухаживать за ее собачками, также приютила она в свое время и бедную овдовевшую чиновницу Ненилу Васильевну с малолетней дочкой и бывшую просвирню Домну Арсеньевну, хозяйничавшую другой десяток лет в ее доме.
Надю положительно забавляла Кленушка. Забавляли ее рассказы про деревню, которую прекрасно помнила Кленушка и к которой стремилась всей своей душой.
— Ну, какая я городская? Поглядите-ка на меня, деревенщина я, как есть деревенщина: толстая, нескладная; щеки — ишь как надулись, словно лопнуть хотят, — разглядывая себя в зеркало, часто иронизировала на собственный счет Кленушка. — А платье-то городское идет ко мне, как корове седло. То ли дело, сарафан на плечи да серп в руки да в поле ржаное под самое солнышко. Небось, жир-то бы живо согнало… То ли бы дело: и квасок тут тебе и хлебушко. Смерть не люблю разносолов ваших…
— А сама досыта разносолов-то этих кушаешь, — ехидно замечала в таких случаях Лизанька.
— Ну, да и кушаю, ну, и что ж из этого? — огрызалась Кленушка. — Надо же кушать что-нибудь. Не помирать же голодом.
— Ты-то помрешь! — язвила Ненила Васильевна, в свою очередь недружелюбно поглядывая на толстую, здоровую фигуру Кленушки.
«И ведь родятся же такие крепкие да гладкие, кровь с молоком, тогда как у ее бедняги Лизаньки все ребрышки, все косточки наперечет», — мысленно негодовала старуха.
Ежедневно после завтрака Анна Ивановна велит подавать автомобиль и едет с Надей в магазины. Они останавливаются у пассажа, у Гостиного двора и всюду Поярцева накупает массу всяких нужных и ненужных вещей. Стоит только заикнуться Наде, что ей нравится та или другая вещица, выставленная в магазине, как вещица тотчас переходит в полное, неотъемлемое владение девочки.
— Ах, зачем это! Не нужно, — слабо протестует Надя, в то время как сердечко ее замирает восторгом, а лицо так все и сияет от удовольствия.
Эти часы объездов магазинов и покупок — самые лучшие в жизни Нади. Она совершенно забыла о том, что говорил недавно Сергей. О том, о чем предупреждал юноша: отнюдь не брать подачек от ее новой покровительницы. Такой соблазн иметь у себя все эти прелестные вещицы, которыми щедрыми руками награждает ее добрая Анна Ивановна. Эти длинные шелковые чулки, эти тонкие эластичные лайковые перчатки, эти прелестные гребенки из настоящей черепахи. Потом веер, потом еще серебряную сумочку-кошелек, потом перламутровый с золотой, ее, Надиной, монограммой бинокль. Как жаль, что она в трауре! Как жаль, что нельзя прикинуть на себя все эти прелестные шляпы и платья, которыми она целыми часами готова любоваться у окон магазинов. Но Сережа, а за ним и тетя Таша строго-настрого наказали ей носить это траурное платьице, обшитое крепом, по крайней мере, месяц со дня смерти отца, и она должна волей-неволей подчиниться их требованию.