Волшебная трубка капитана
Шрифт:
Трэшка – чага – вимпапур,
Доре – кушка – лопай – кур!
Веселость его передавалась всем ребятам, кроме Даньки. Отчего-то Данька – он и сам не знал отчего – вдруг загрустил. Он целыми часами слонялся по катеру, брался было за свои дела – перекладывал с места на место снарядные осколки, черепки и другие археологические находки, рылся в карточках с топонимами, но все валилось у него из рук. Стал проявлять фотопленку, но перепутал проявитель с фиксажем и загубил редкие кадры: Иван, стоящий рядом с березкой на карнизе разрушенной церкви, Рубик с живым ужом на плече, ласточка, кормящая птенцов.
Оставив свои дела, Данька подсаживался
Рубик был захвачен новым увлечением. Он стал собирать лесные корешки. На стоянках он бегал в лес и натаскивал кучу хвороста, выбирая из него самые уродливые веточки и отростки. Свои находки он показывал Даньке и, горячась, убеждал его, что это не просто веточки, а жуки, стрекозы и пауки. Но Данька ничего похожего в них не находил. С глаз его будто бы исчезли волшебные очки, через которые раньше он видел все радостным и одушевленным.
Даже капитан, неутомимо стучавший на машинке, не вызывал интереса. Что он там сочинял? И отчего вдруг крякал и начинал смеяться, а иногда громко говорить, будто с кем-то спорил? Раньше, бывало, стоило Даньке прислушаться к стуку машинки за стеной, как он тут же представлял, что происходит: то капитан, сжимая рукоятки «максима», стреляет с тачанки в басмачей, то ведет в атаку морских пехотинцев; а сейчас Данька воспринимал только шум и трескотню, которые не рождали никаких картин. Словно с ушей его сняли волшебные наушники, которые преображали все звуки в замечательные истории.
И никто в команде не догадывался, что с Дань-кой творится. Все занимались своими делами, возились с коллекциями, убирались, чинили одежду, стирали, купались на стоянках, приветствовали криками проходившие мимо лодки и катера, пугали одиноких рыбаков, стоявших над удочками, – мало ли всяких развлечений в пути! И никому, давалось, не было дела до Даньки.
Но это было не так. Если бы только Данька обратил внимание на Мурзая! А с псом творилось что-то непонятное. Он не лаял на встречные суда, как всегда, не плясал возле Диогена, когда тот вытаскивал из реки щуку или гольца, не прыгал в воду вслед за Иваном, не терся у ног капитана, когда тот выходил подышать влажным ветерком. Мурзай тоже вдруг заскучал. Он неподвижно лежал на корме, иногда вскакивал и тихо скулил, заглядывая Даньке в тоскующие глаза. А когда
Данька усаживался на баке и бессмысленно смотрел на бегущие берега, ничего не видя перед собой, он, изгибаясь, подползал и клал на Данькины кеды свою рыжую, в крапинках, морду и нервно зевал, обнажая желтые клыки и топорща сивые усы. И порой, совсем по-человечьи, тяжко вздыхал, словно желая спросить: отчего ты печален, Данька?
Но Данька, охваченный тоской, не видел его печальных глаз, не слышал его человечьих вздохов. И не догадывался, что это его, Данькино, состояние передавалось собаке, телепатические способности которой Данька обнаружил давно. И как же это Данька, благородный и чуткий человек, умевший читать чужие мысли, не замечал, что творится с псом?!
Однажды после полудня, когда ребята, отобедав, спали в каютах, а Марк вел катер на малой скорости и дремал за рулем, навстречу им проплыл земснаряд, чистивший дно реки и намывавший в старую
Данька не понял, что происходит. Один из ящиков, в которых хранились Ванины минералы, заскользил к корме. Мурзай кинулся к ящику, вцепился зубами в веревку, оторвал ее от ящика, но зато сам, тормозя лапами, пополз к краю борта.
Между парнем и Мурзаем завязался странный поединок. Парень тянул веревку к себе, а Мурзай изо всех сил упирался и не отпускал ее. Лодка беспомощно потянулась за катером, как на подводке. Но тут Данька опомнился и бросился на помощь.
– Отпусти! – крикнул он и с трудом разжал Мурзаю пасть.
В воздухе сверкнул металлический зацеп. Парень плюхнулся на дно лодки и показал кулак. Данька стоял у края палубы, пока лодка не скрылась за мысом.
Кто был этот парень – браконьер или просто озорник, – осталось загадкой. Но так или иначе, после этого случая Данька как бы прозрел. Он вдруг увидел Мурзая, которого долго не замечал. И понял, какой это друг. Сердце Даньки наполнилось нежностью. Он обхватил его за шею, прижал к себе и почувствовал, как гулко и радостно колотится собачье сердце.
Данька разволновался и стал вспоминать, как однажды всю ночь искал Мурзая, которого украл «кожаный» человек, и уже под утро нашел ветпункт, куда свозили бездомных собак, проник в барак, где на полу, вдоль стен и по углам, лежали собаки, на которых появление Даньки не произвело впечатления. Иные спали, сбившись, как овцы, иные поднимали морды и зевали, самые же любопытные, встряхиваясь, тянулись к нему.
«Мурзай! – крикнул Данька. – Мурзай! Мурзай!»
И тогда из груды собачьих тел, как из-под кучи одеял, поднялся Мурзай и уставился на Даньку слезящимися глазами. Кажется, он его не узнал. Он словно бы ослеп, оглох и потерял чутье. Он дрожал, как тогда в магазине, когда Данька впервые увидел его, будто снова стоял у прилавка, дожидаясь подачки. Сердце у Даньки сжалось от сострадания.
«Ко мне, Мурзай,!»
И, словно все это произошло совсем недавно, Данька вспомнил, как Мурзай, признав в нем своего спасителя, издал неуверенный вопль – вопль, от которого окончательно проснулись все эти бездомные Пираты, Шарики и Тузики, все эти вислоухие, тощие и кудлатые дворняги, и все они хором завыли, и столько в их вое было тоски по утерянной свободе, что великодушное Данькино сердце дрогнуло.
До этого он жалел одного лишь Мурзая, но теперь сердце его стало таким огромным, таким великанским, что в нем уместилась любовь ко всем бездомным собакам мира. Он думал уже не только о Мурзае – надо было спасать всех обиженных, несчастных, беззащитных собак.
В то историческое утро многим людям – рабочим, шедшим к своим предприятиям; рыболовам, спешившим занять у водоемов самые выгодные места; домохозяйкам, приехавшим на пустырь возделывать свои огороды, – короче говоря, многим жителям, торопившимся по своим ранним делам, в одно и то же время явилось одно и то же видение: в утреннем тумане мимо заброшенных теплиц и ничейных садов бежал долговязый, худенький мальчик, а за ним, растянувшись в цепочку, молчаливо мчалась стая собак. И оттого, что собаки летели, не издавая ни звука, всем показалось, что это мираж – игра тумана, света и тени.