Волшебный фонарь
Шрифт:
Серый опять заплясал: «Я кролик! Я кролик!»
Удав раскрыл пасть, но… промахнулся и уцепил кролика за лапу.
Кролик крикнул почти человеческим криком, вырвался и задней лапой со всех сил хватил удава по морде.
Змей вильнул в сторону: «Я, наверное, ошибся, это не кролик!» Служители заволновались. Ведь удава кормят по научному графику, и пришел предначертанный наукой час, и кролик висел на кормовом балансе. Но теперь, сколько ни дразнили удава, махая перед его мордой руками, кричали, умоляли, называли «удавчик», «сволочь», он, как параличный, не двинулся
А кролик, не зная и не желая знать, что он спецкролик, сидел в углу и жалобно потирал больную лапку.
МАКАКИ
В клетке живет семья обезьян: седой, как одуванчик, макак-папа, краснолицая, с рыжими бакенбардами, макака-мама и сынок их — глазастый макакенок с лихим пробором на голове.
Сам макак все время лежит на широкой трубе парового отопления и дремлет. Лишь изредка он соскальзывает со своей лежанки, садится и, очумелый от сна, долго и лениво зевает.
Макака-мама садится рядом: «Можно?» Быстрым движением правой руки она вздыбливает его седую заматерелую шерсть, а левой ласково перебирает шерстинки.
Макак-папа равнодушно подымает сонную морду: «Что с ней поделаешь — любит!»
Макака запускает руку в седой жесткий загривок. Макак-папа покорно сгибает голову: «Поухаживай, поухаживай!»
У макакенка ни минуты спокойствия. То он пытается раскачать доску и превратить ее в качели, то сядет в жестяную ванночку и делает вид, что купается, то с размаху вскочит верхом на торчащую из клетки проволоку: «Аллюр три креста!» Вот он начал бегать по сетке вверх и вниз с такой быстротой, что макака не успевала поворачивать голову, и вдруг повис вниз головой и выгнулся полумесяцем: «Смотри, мама!»
Загремел засов, в клетку вошла женщина с кастрюлей.
С макака мигом слетела сонная одурь. Он первый прыгнул с верхней полки, коренастый, сильный, пошел пружинистой, солидной мужской походкой, отхватил большой кусок рисового пудинга и, уединившись с ним, повернулся спиной к семейству.
Макака-мама лизнула картошину, раздавила ее лапой, полизала, бросила, взяла морковь: откусит и выплюнет, откусит и выплюнет, и, когда все вокруг было разбросано, расплевано, раздавлено, села: «Ну, теперь есть обстановка для обеда!» — и стала вытянутым в ниточку обезьяньим ртом мерно жевать, будто на машинке строчить.
А макакенок схватил луковицу, осмотрел ее со всех сторон: «Откуда начинать?» — и быстро, как взрослый, стал шелушить и разбрасывать вокруг. Наконец кусочек сунул в рот и скривился: «Ой, горько!» Кинул луковицу, вскочил на сетку: «Антре!» — и перекувырнулся.
В клетку кинули дольку апельсина. Макакенок тотчас же потянулся к ней. Макак ударил его по руке: «Иди погуляй!» Макакенок прижал руку к груди: «Дай кусочек, жалко тебе?» Но макак-папа уже лизал апельсин, и макакенок побежал вверх по сетке, сделал несколько стоек, повис вниз головой, как бы разгоняя тоску, и вернулся назад.
Старый узконосый макак без устали лизал и лизал в свое удовольствие апельсин.
Макакенок протянул руку: «Ну дай уж корочку!»
Макак отвел руку с апельсиновой коркой за спину.
Макакенок схватил себя за волосы, за уши: «Ой, ой, зажимает!» А потом сел перед макаком, умильно глядя ему в глаза: «Дай, дай!» Открыл рот, стал пихать в него лапу: «Видишь, я правильно буду кушать, не бойся!»
— Дай, дай! — крикнул один мальчик и так стукнул по сетке, что она зазвенела.
Макак вскочил, макака длинной рукой схватила в охапку макакенка, и одним прыжком они все трое оказались под потолком, сердито глядя вниз: «Не суйся не в свое дело! Макаки сами разберутся в своем семействе!»
ДИКОБРАЗ
Клетка дикобраза почти всегда пуста. Люди проходят и говорят:
— Обожает в норе сидеть.
И вдруг из норы высунулась короткая тупая морда и шумно понюхала воздух; что-то ей не понравилось, и она исчезла. Через некоторое время опять появилась морда, понюхала, на этот раз ничего, понравилось, и, щурясь на свет, вылез уединенно живущий дикобраз. Неверными шагами жителя темницы он медленно и неуклюже, все время как бы ощупывая, есть ли еще под ним почва, двигался по клетке.
Но при первом же крике «Дикобраз!» — он остановился и с треском поднял все иглы: «Видишь, как мне вредно волноваться!» И, гремя седыми иглами, он убежал в подполье.
Так он все время и сидит в темной норе и бережет свое сердце.
Для чего?
АНТИЛОПЫ
В антилопнике приятно пахнет деревенской конюшней — сеном, отрубями, кизяком.
И только вошли маленькие дети, тотчас же к сетке подбежала нильгау, грациозная, словно из кости выточенная антилопа с нежными, насквозь просвечивающими розовыми ушами, и стала глядеть на них добрыми, умоляющими глазами. Девочка протянула ей кусок булки, и нильгау осторожно слизнула его языком.
— А больше ничего нет! — сказала девочка.
Антилопа потерлась мокрым, милым, бархатным носом о сетку: «А ничего мне и не надо, только хорошее отношение».
Она сорвалась с места и, стуча копытцами, сделала круг, по дороге схватила сено и принесла к сетке торчащий, как усы, пучок: «Хочешь мое?»
— Ешь, ешь, — сказала девочка.
Нильгау с хрустом, глубоко дыша, сжевала сено и взглянула на девочку: «Вкусно!»
Мальчики наперебой протягивали руки и щекотали ее мокрый, бархатный покорный нос.
«Гав-гав-гав!» — вдруг злобно и завистливо залаяли за их спиной.
У толстых железных прутьев стоял низкорослый антилопа-гну с туловищем лошади и рогатой головой быка и сердито, из-под белых замороженных бровей, глядел на них красными глазками: «Все ейная и ейная жратва!..»
Когда дети подошли и к нему, он ударил рогами о сетку: «Ненавижу!» Потом повернулся и нахально помахал куцым седым хвостом: «Вот вам, бездельники!»
А нильгау стояла у сетки и смотрела большими, ласковыми, печальными глазами и хотела сказать детям что-то хорошее, доброе, всепрощающее.