Волшебный переплёт. Неизведанные миры
Шрифт:
– Нет, конечно, – фыркнул Серафим. – Но ты был моим братом в прошлой жизни. Я тоже вижу сны. Как тебя хватают призраки и тащат в могилу, как вскрывают твои вены, и кровь течёт и уходит в землю. А я стою и ничем не могу помочь. Вот так.
Серафим резко схватил бокал с сидром, который ему недавно принесли и жадно сделал глоток.
Никита не знал, смеяться или послать этого парня. Полина кусала губу и переводила взгляд с одного на другого, но молчала. Её пальцы теребили пакетик с сахаром, который скоро точно порвётся в клочья от такого обращения.
Ладно,
Никита выдохнул и сосредоточился: представил, что у него вообще есть брат. Что тот носит чёрные рубашки и рассказывает про готические романы. Что дёргает себя за мочку уха, когда кто-то проходит за спиной. Внутри ничего не отозвалось. Если у них и было какое-то прошлое, оно не проявлялось.
И всё-таки Никита не поднялся и не ушёл. Остался сидеть в компании того, кто называл себя медиумом, ведьмы с глазами, очерченными углём, и недопитой чашки капучино. Может, вот так и узнаёшь о прошлой жизни? В маленьком пабе, среди гомона голосов и от бледного юноши с прозрачным взглядом, похожим на птицу?
И правда какой-то готический роман. Никита хотел яростно допить кофе одним глотком, но чуть не поперхнулся. Боль вонзилась в виски, сдавила. Показалось, стол и пол накренились, а стены поплыли, и картины на стенах, будто воск, начали стекать к полу. Голоса вернулись, зашумели.
Никита дёрнулся, но вдруг ощутил руку на предплечье. Сосредоточился: на него в упор смотрел Серафим, и его голос прозвучал твёрдо и уверенно:
– Я держу. Не поддавайся им.
Никита кивнул, сам не зная чему, и сосредоточился на лице Серафима. На складке между тонких бровей, на прозрачных глазах, на поджатых губах. И что бы это ни было, оно отступило.
– Вот так, – Серафим медленно отпустил его руку. – Мне это не нравится. Я мог бы пережить, что ты не знаешь, как мы связаны, но если тебя это уводит… плохо.
– Помоги ему. Пожалуйста.
Полина нервно провела рукой по волосам, резко выдохнула. Никите даже стало стыдно: это он что, чуть в обморок не упал? При всех-то? При Полине? Позор какой. Но раз так…
– Вчера мне снилось, как я ободрал ладони. Проснулся – и вот, – он повернул руки, демонстрируя мелкие ссадины и порезы.
Серафим всем телом подался вперёд, чуть не уткнулся носом в пальцы Никиты и рвано выдохнул. Резко выпрямился, пошарил в рюкзаке, который висел на одной лямке на стуле, и достал кулон, похожий на тот, что оставил тогда на майском солнце.
– Дерьмо какое, – бормотал себе под нос, – они могут тебе навредить. Носи не снимая, хоть немного отведёт от тебя призраков. Мне пора. Приезжайте на выходных, адрес я пришлю.
И он поднялся, а Никита так и застыл с протянутыми ладонями. Потом всё-таки уточнил:
– Мы пойдём на кладбище?
– Нет, мы приманим призраков на свет и кровь.
Оказалось, Серафим жил за городом. Пришлось трястись в электричке, которые Никита недолюбливал. Он привык к городу, даже дача родителей для него была чужой непонятной территорией. Съездить на выходных на шашлыки – хороший вариант, а вот жить там, где по ночам так тихо, а в траве постоянно кто-то шуршит… Никите всегда становилось не по себе.
С утра шёл дождь. Днём в субботу в электричке почти никого не было. Полина скрутилась по-кошачьи в углу жёсткого сиденья у окна, наблюдая за капельками дождя на стекле. Никите казалось, её глаза покраснели, а в уголках глаз застыла размытая тушь, но лезть с вопросами постеснялся. Полина натянула на голову капюшон, будто хотела укрыться от мира, и виднелся только острый нос. Руки в шерстяных перчатках без пальцев сунула в карманы объёмной куртки; тянулся из-под капюшона белый шнур наушников.
Никита уже хотел спросить, что она слушает, когда в вагон вошли музыканты. Что они искали в этом холодном вагоне, в котором вряд ли найдутся благодарные слушатели? Только наткнёшься на раздражённые взгляды и бормотание: «Как надоели эти клоуны», – именно так пробурчал мужичок за спиной Никиты.
А он смотрел заинтересованно. Ребята – трое парней с оборудованием – не унывали, бодро приветствовали мрачных путников и, что-то покрутив на комбике, захрипели гитарами. Один запел, и весьма недурно. Даже Полина вынула наушники и обернулась, заинтересовавшись.
Музыка всегда казалась Никите неким проводником.
Она спасала его тяжёлыми ночами, когда он готовился к экзаменам. Звучала, когда он трясся в маршрутке на похороны одноклассницы Полины, и её худая ладонь стискивала его запястье, а лицо застыло бледной маской. Звучала, когда отец в десятом классе выгнал из дома, потому что Никита бросил заниматься математикой, и теперь точно никуда не поступит, будет только тренькать на своей гитаре. С музыкой он переживал расставание с первой девушкой и раны после драки за гаражами – тоже из-за девушки.
И сейчас погрузился в эти хрипловатые звуки, в слова, которые, откровенно говоря, разбирал далеко не все. И не заметил, когда ребята закончили играть и громко поблагодарили всех, кто слушал.
Полина повернулась обратно и вдруг произнесла:
– Может, мне тоже петь по вагонам? Наскребу на комнатку, – поёрзала на сиденье и тихо продолжила, – я из дома ушла. Не могу больше. Она вчера чуть не выкинула все мои книги. Сложила в ящик и хотела отнести на помойку.
– Вот сука, – Никита даже не скрывал, что думал о матери Полины. – И как же ты с этими книгами?
– Завезла к подруге, прихватив ещё сумку с вещами. Иногда мне кажется, если бы у меня и была прошлая жизнь, она тоже была вот такой… жалкой.
Никита хотел что-то сказать, но Полина прижалась лбом к стеклу и воткнула наушники. Он обязательно скажет ей – потом, что ей всегда есть, куда пойти и где жить. Что коробку они перевезут. И тысячи других коробок. И что не жалкая у неё жизнь, и Полина точно найдёт свою дорогу.
Электричка покачивалась, стук дождя убаюкивал.
В наушниках зазвучало: «А мы не ангелы, парень…»